Неизвестный Мао

Чжан Юн

Их мечты оказались разрушенными узаконенной системой привилегий, сопровождаемой властностью и заносчивостью».

Далее Шивэй приводит подслушанную беседу, которую вели две молодые женщины о своих начальниках:

«— Он постоянно обвиняет тебя в мелкобуржуазном эгалитаризме. А сам только и думает о своих привилегиях и совершенно безразличен к товарищам, которые ему подчинены…

— Все это только слова — классовая солидарность и дружба. На деле ничего этого нет! Они не способны проявить даже элементарную человеческую симпатию.

— К сожалению, найдутся всего лишь несколько человек, которые действительно думают о нас».

Во втором выпуске очерка, увидевшем свет через десять дней, Шивэй заострил внимание на ключевых проблемах:

«Кое-кто говорит, что в Яньане нет системы иерархии и привилегий. Это неправда. Она существует. Другие говорят, что да, она существует, но она оправданна. Это заставляет нас думать своей головой».

Шивэй призывал людей думать о себе. Его аргументы были разумны и убедительны: «Я не приверженец эгалитаризма. Но я не думаю, что необходимо или оправданно иметь градацию в снабжении едой или одеждой. Если заболевший не может съесть ложку супа с лапшой, а вполне здоровые лбы наслаждаются не являющимся необходимым и ничем не оправданным кофе изысканных сортов, охлаждение среди низших классов неизбежно…»

Прочитав это, Мао швырнул газету на стол и в ярости спросил:

— Кто здесь главный, Ван Шивэй или марксизм? — Потом он схватил телефонную трубку и устроил основательную встряску «Цзефан жибао».

Свои острые наблюдения Шивэй излагал в листовках. Мао это терпел, считая неким предохранительным клапаном для молодых интеллектуалов. Настенные листовки имели (для него) одно преимущество: ограниченную аудиторию. Кроме того, их было легко сорвать и уничтожить. Листовки Шивэя провозглашали: «В партии должна воцариться справедливость. Следует избавиться от несправедливости. Спросите себя, товарищи… Вы боитесь высказать важным шишкам, что у вас на уме? Или вы принадлежите к тем, кто любит наказывать «маленьких людей» за сфабрикованные преступления?» Шивэй пошел гораздо дальше темы привилегий — проник в самое сердце мрака, царящего в партии.

Листовка Шивэя была вывешена за Южными воротами — в самой оживленной части города. Люди толпами сходились прочитать слова, выражавшие их собственные мысли и чувства, которые они боялись произнести вслух. Шивэй стал героем.

Однажды ночью Мао пересек реку, чтобы при свете фонаря прочитать листовку. Он увидел множество людей, пришедших с той же целью, и был вынужден констатировать большую популярность Шивэя.

— Теперь у меня есть мишень, — сказал он и добавил: — Многие люди пришли издалека, чтобы прочитать его слова. Но никто не хочет читать мои! Ван Шивэй стал настоящим королем и хозяином. Это он командует в Яньане, а мы потерпели поражение.

Мао решил предъявить обвинение Шивэю и тем самым напугать его сторонников — молодых добровольцев. Он не мог пойти на открытое опровержение его взглядов, поэтому объявил его троцкистом. Некоторые замечания, сделанные Шивэем в частной беседе о Троцком и Сталине, были преданы широкой гласности. Троцкий, по словам Шивэя, был гением, а Сталин — непопулярной личностью, сделавшей много зла во время чисток. Громкие судебные процессы, прошедшие в Москве, он назвал «подозрительными». Шивэй был отправлен в тюрьму и провел остаток своей короткой жизни в одиночестве, подвергаясь сильному давлению. В 1944 году, когда в Яньань допустили журналистов из числа националистов, его вывезли на встречу с ними, где он, больше напоминая робота, чем человека, сделал «признание». Он повторял снова и снова:

— Я — троцкист. Я нападал на Мао. Я заслуживаю казни… Но Мао так великодушен… Я ему искренне благодарен за милосердие…

— Когда он говорил о своих прошлых «ошибках», — заметил один из репортеров, — его выражение лица стало пугающе яростным. По моему мнению, ему основательно промыли мозги.

Его следователь позже раскрыл истину:

— Он сказал то, что должен был сказать. У него попросту не было выбора. Потом он долго лежал на кровати и страдал. Он сжимал кулаки и вообще выказывал все признаки сильного волнения. Когда коммунисты в 1947 году уходили из Яньаня, Шивэя взяли с собой. Однажды ночью его забили до смерти и бросили в сухой

колодец. Ему было сорок один.

После того как Мао выбрал Шивэя своей первоочередной мишенью, на протяжении всего 1942 года повсюду проводились митинги, где молодежи приказывали осуждать его. Однако Мао вынужденно отметил сопротивление аудитории — молодежь была еще недостаточно напугана. Ему пришлось изыскивать другой способ устрашения.

Мао и руководитель службы госбезопасности Кан Шэн придумали всеобщее обвинение. Они утверждали, что подавляющее большинство коммунистических организаций в районах, контролируемых националистами, были шпионскими кружками, работавшими на Чан Кайши. Это заявление превратило практически всех молодых добровольцев в подозреваемых в шпионаже, потому что все они либо принадлежали к одной из упомянутых организаций, либо приехали в Яньань по их рекомендации. Для подтверждения обвинения существовало всего одно «свидетельство» — признание девятнадцатилетнего добровольца, которому силы безопасности не давали спать и подвергали постоянной обработке в течение семи дней и ночей. В конце концов он сказал все, что от него требовалось.

Организовав этот спектакль, Мао нашел способ подвергнуть всех молодых добровольцев Яньаня той или иной форме заключения для «проверки», начавшейся в апреле 1943 года. Тысячи людей были арестованы и брошены в тюремные пещеры, выдолбленные в лёссовых холмах. Только в одной тюрьме, расположенной в овраге под Узаоюанью, где находилась китайская служба госбезопасности и жил сам Мао, были выкопаны камеры для трех с лишним тысяч заключенных. Остальные содержались в собственных учреждениях, фактически превращенных в действующие тюрьмы, закрытых и патрулируемых охранниками. Мао приказал, чтобы каждая организация «выставила часовых и ввела комендантский час. Запрещались посещения, а также вход и выход». Функции тюремщиков и следователей выполняли те, на кого не падало подозрений. В основном это были люди, прибывшие из районов, свободных от националистов, которые составляли меньшинство от общей численности — обычно не более 10–20 процентов.

Превращение обычных организаций в действующие тюрьмы было важной инновацией Мао, которой он широко пользовался на протяжении всего своего правления. В этом направлении он продвинулся намного дальше Гитлера и Сталина: он превращал коллег подозреваемых в их тюремщиков, при этом бывшие коллеги — и узники и тюремщики — жили в одном месте. (В коммунистическом Китае люди жили часто там же, где находились их рабочие места.) Таким образом, Мао не только вбил мощный клин между людьми, работающими и живущими бок о бок, он и значительно увеличил число людей, непосредственно включенных в репрессивный аппарат. Тем самым он существенно расширил размах репрессий по сравнению со Сталиным и Гитлером, которые использовали тайную элиту (НКВД, гестапо), державшую свои жертвы в отдельных камерах.

В заключении молодых добровольцев подвергали чудовищному давлению, добиваясь признания в шпионаже или выдачи других — причем целью акции было вовсе не выявление шпионов, а насаждение террора. Настоящая охота за шпионами всегда велась тайно, с привлечением сил безопасности и использованием традиционных методов. О настоящих подозреваемых успевали, по выражению помощника Мао по безопасности Ши Чжэ, «позаботиться без шума», что обычно означало быструю, тайную и бесшумную казнь [72] .

72

Казни иногда служили и для других целей. Ши Чжэ рассказывал о посещении госпиталя, где ему показали большой бассейн, «внутри которого находился труп мужчины в возрасте около тридцати лет, погруженный в раствор формальдегида». Госпитальный персонал объяснил, что им был необходим труп для препарирования и Кан Шэн дал им право «убить трех контрреволюционеров для медицинских целей».