Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
Шрифт:
СЕМЕН. Сложное родство...
ОТЕЦ КИРЫ. И вы еще можете смеяться? Ну, хотите, я упаду перед вами на колени? Ну! (Падает на колени перед Семеном.) Вы не знаете, какую я говорю правду! Разве я посмел бы вмешиваться в вашу жизнь, не узнай я всей правды?!
СЕМЕН. Правды?
ОТЕЦ КИРЫ. Страшной правды о преступлениях вашего отца.
СЕМЕН. Вы верите, что он враг?
ОТЕЦ КИРЫ. Да! Да! Да! Я видел документы!
СЕМЕН. Какие документы?
ОТЕЦ КИРЫ. Я молю вас жизнью Кирочки: не
СЕМЕН. Кира этого тоже просит?
ОТЕЦ КИРЫ. Кира? Вы спрашиваете про Киру... Кира? Нет, она — нет. (Начинает тихо плакать.) Ну отложите свадьбу хотя бы на полгода, вы оба молоды... Ваша жизнь кончена — зачем же топтать вместе с собой и девочку, которая вас искренне любит? Неужели ваше поколение так жестоко и бесчестно?
СЕМЕН. Я люблю Киру...
ОТЕЦ КИРЫ. И она вас любит... Именно поэтому я и пришел к вам. Я думал, в вас есть доброта и мужество. (Поднимается с колен.) В вас один эгоизм, сердце у вас каменное... (Хочет уйти.)
СЕМЕН. Валентина Андреевна думает так же, как вы?
ОТЕЦ КИРЫ. Конечно. Мы ведь с ней пережили тридцать седьмой год...
СЕМЕН. Кира не захочет отложить свадьбу.
ОТЕЦ КИРЫ. Да. Не захочет. Но если в вас есть мужество и доброта — вы обязаны все взять на себя.
СЕМЕН. Что именно?
ОТЕЦ КИРЫ. Ну... Ну хотя бы... Сказать ей, что у вас есть ребенок, и поэтому вы не можете на ней жениться... Что вы не любите ее...
СЕМЕН. Это же подлость...
ОТЕЦ КИРЫ. Моей семье эта подлость будет казаться самым честным и добрым мужеством... Ладно, я пошел, вы вольны во всем...
СЕМЕН. Погодите.
ОТЕЦ КИРЫ. Что?
СЕМЕН. Ничего. Просто дайте мне немного постоять рядом с вами.
ОТЕЦ КИРЫ. Незачем это все...
СЕМЕН. Она не поверит мне.
ОТЕЦ КИРЫ. Я помогу, если вы сделаете этот шаг — гражданина и нашего друга... Вот, погодите, сейчас, у меня есть пятнадцатикопеечная монета для автомата, нет, это ломаная, сейчас, у меня приготовлена вторая, одну минуту. Вот она, Сенечка, вот — целая монетка! Пошли, мой дорогой друг, пошли, спаситель нашей семьи! Пошли!
Комната Семена.
ЛЕНЯ. Между прочим, один сумасшедший, перед тем как обручиться с любимой девушкой...
САША. Убил небезызвестного типа по имени отец Леонтий, который так перечитался Ломброзо, что сам слегка помешался, и его помешательство с гениальностью ничего общего не имеет.
Медленно открывается дверь. На пороге — C Е М Е Н.
ВИКТОР. Туш!
Все хором поют туш, Семен осторожно прикрывает дверь и медленно подходит к праздничному
столу. Все смолкают.
СЕМЕН. Что смолкнул веселия глас?
ВИКТОР. Где Кира?
СЕМЕН.
ГРЕКОВ. Вино всем разлито?
ГОЛОСА. Да.
ГРЕКОВ. Энтузиазма не чувствую в голосе, чудо-богатыри! Давайте-ка поднимем бокалы за моего доброго друга, большевика, солдата и героя — за контр-адмирала Сергея Ивановича Иванова!
Греков и Семен чокаются. Надя присоединяется к ним сразу, потом Саша. Виктор держит бокал в раздумье, Леня ставит свой полный бокал на краешек стола и ни с кем не чокается, как и Виктор.
Картина третья
Тюремный госпиталь. На послеоперационных носилках ввозят И В А Н О В А два санитара в
сопровождении хирурга и сестры. Его переносят на койку к зарешеченному окну, рядом еще одна
койка. На ней — У Р К А с переломанной ногой. Медперсонал, уложив Иванова, уходит из камеры.
УРКА. На что показания, фрайер?
ИВАНОВ. Вы о чем?
УРКА. Спрашиваю — что болит? Показания — по медицине значит — чем болен...
ИВАНОВ. Теперь ясно. Аппендицит удалили.
УРКА. На свободе времени не было? Хозяйственник, что ли? Ворюга?
ИВАНОВ. Да нет.
УРКА. Фашист? Бургомистр? Полицай?
ИВАНОВ. Нет. Снова ошибся. Большевик я.
УРКА. Вопросов у следствия нет.
Вчера мы хоронили двух марксистов. Мы их накрыли красным полотном, Один из них был правым уклонистом. Другой же оказался ни при чем.
Такие стишки не слышал, марксист?
ИВАНОВ. Не приходилось.
УРКА. Самодеятельность. Но — святая правда жизни. Это тебе, брат, не Кукольный театр. Знаешь, сколько я вашего брата в тридцать восьмом и в тридцать девятом похоронил? Ужас! Песенка даже у нас такая есть:
Товарищ Сталин, вы большой ученый, Во всех науках вы постигли толк, А я простой советский заключенный...
ИВАНОВ. Замолчи! Что паясничаешь?
УРКА. Обижен, оттого и паясничаю. Мне за последнее дело восемь лет полагается, а они десятку влупили. Я двух адвокатов нанял через папашу, — они теперь мою обиду снимут!
ИВАНОВ. Сразу двух?
УРКА. А я по конституции хоть взвод адвокатов найму: ни один следователь не пикнет! А если пикнет — к прокурору: «Так, мол, и так, нарушают основной закон! Требую отвода!» Назавтра — чик — и нет следователя. Это в вашем деле трудно, а у нас — что ты, демократия.
ИВАНОВ. В каком это «вашем»?
УРКА. В марксистском. Большевики большевиков сажают...
ИВАНОВ. Большевиков сажают... Это ты прав. Только не большевики их сажают.
УРКА. А кто же? Фашисты, что ли?
ИВАНОВ. Фашисты, говоришь? Да, пожалуй.
УРКА. Тише, ты! Сдурел?! Так мне с тобой за компанию вышку сунут! На кого голос поднимаешь: на госбезопасность! Я с милицией сражаюсь, это ничего, а госбезопасность — боюсь.
ИВАНОВ. Ты ее боишься, а я — уважаю и люблю.