Некрасавец и Нечудовище

Лаумер Кейт Джон

Но Гарри смотрел на брови и понимал, что он всё правильно делает.

Вприпрыжку ребёнок вновь опередил профессора, и тот уже не выдержал и грозно навис над ним.

– Мистер Фостер, чем я обязан столь пристальному вниманию?
– притворно вежливо, сквозь зубы поинтересовался он.

Гарри ничего притворного, конечно же, не заметил.

– Вам понравились?
– спросил он загадочно.

–

Что понравилось?
– озадачился Снейп. И тут же опомнился.
– Если на этом ваши, безусловно, важные вопросы закончились, то я могу идти, мистер Фостер?

– А, значит, не нашли, - разочарованно вздохнул ребёнок и тут же задумчиво побрёл вверх по лестнице.
– Как же я хорошо спрятал...

Подобными словами, пожалуй, и начинаются все беспокойные дни.

С абсолютно беспомощным выражением лица Снейп смотрел вслед мальчишке и гадал, о чём же говорил паршивец.

Гадал он и на сдвоенных уроках Слизерина и Гриффиндора, и на уроках первокурсников-пуффендуйцев, на обеде Северус от волнения за безопасность школы совсем не тронул еды, на отработке он незаметно для учеников беспокойно обследовал свои колбы и реторты, банки-склянки, котлы и ступки, но - увы!
– не находил ничего, похожее на "как же я хорошо спрятал".

– Завтра спрошу, - пообещал себе Снейп, поздно вечером откладывая в сторону перо и стопку пергаментов, - завтра поймаю это чудовище и спрошу обязательно.

Но в этот момент он заметил на столе неубранную книгу; потянулся к ней, с подозрением глядя на широкие щели между страниц, и вот - разгадка найдена.

Где-то в самой середине, где были рецепты ядовитых, смертельных зелий, преспокойно таилась горстка лимонных долек. Пять или шесть самых обыкновенных конфет.

Ни на секунду сомнений не было. В конце концов, на такое способен только один человек.

Не считая Дамблдора, конечно.

* * *

У мальчика Гарри, между тем, день был не менее интересным, нежели у профессора Снейпа. Сразу после своего загадочного "как же я хорошо...", он, пыхтя, взобрался на многие лестницы и пересёк многие коридоры, чтобы достигнуть пуффендуйской гостиной (это после, признаться, он вспомнил, что направился не туда).

Всё это время он думал и нервничал - ведь ему было очень страшно попадаться друзьям на глаза. И хотя большой вины Гарри до сих пор за собою не видел, что-то подсказывало ему - извиняться надо бы пойти первым.

– Как настоящий мужчина!
– приободрял он себя глухим шёпотом.

Кто-то шикнул ему в ответ.

– Ах!
– испуганно отшатнулся мальчишка, вскинув голову, руками вцепившись в перила, а глазами - в чей-то живой портрет.
– Ой-ой!

И у Гарри едва получилось умолкнуть и замереть.

На него смотрели весьма и весьма

престранно, пользуясь зеркалом. Лицо в зеркале - молодое, девичье, очень радушное, оно улыбалось Гарри задорно и ласково, зато вне зеркала, но в портрете - старое тело и седые волосы, а по рукам ползут толстые жилы, как плющ по земле.

В общем, это была женщина. А уж старуха иль младая красавица - не узнать.

– Привет, - поздоровалось отражение в зеркале.

Гарри немножко пригладил волосы, а потом сказал осторожно:

– Добрый день.

Чтобы не обидеть неуважением бабулю и чересчур не официальничать с девочкой.

– Ну как кошка?
– спросила картина всё также обыденно, будто давненько знакома с Гарри.

Гарри, однако, знаком с нею точно не был, а потому продолжил стесняться.

Между прочим, он вообще знал только Толстую Даму, да и то - благоразумно - обходил этот портрет стороной.

– Кошка-спасибо, - откликнулась мартышка, шагнув, наконец, поближе к картине.

Девчонка, наглая морда, посмела расхохотаться, отчего тугие косы на её голове запрыгали, словно пружинки.

Гарри залился краской, но исправляться не стал - раз такая умная, значит, всё поняла.

– Нормально, - только добавил он недостающее слово.

А портрет продолжал хохотать.

– Какой забавный!
– восторженно воскликнуло отражение, пока Гарри изучал взглядом пол.
– А я тебя видела. Тебя и кошку. Кажется, это было вчера; я сидела в картине, где вкусный чай.

Гарри припомнил такую картину - ту самую, напротив горгульи, где вечно толпилось много народу. Там гуляла половина нарисованного Хогвартса, обпиваясь нарисованным чаем и объедаясь нарисованными тарталетками. Как это можно было есть краску, Гарри не понимал.

– А впрочем, совсем не важно, - подумав, сказал вновь портрет.
– Ведь ты сам, сам по себе, - интересный.

Неловко, но всё же Гарри растянулся в улыбке и посмотрел на девочку из-под ресниц, смущённо.

– Правда?
– поинтересовался он.

– Клянусь.

И улыбка мальчишки стала откровенней, он даже слегка приосанился, приободрился и осмелел.

А осмелев, спросил:

– Ты кто такая?

Девчушка собрала губы бантиком, чтобы не рассмеяться вдруг, ненароком, ведь ребёнок был презабавнейший.

– Не ты, а вы, - вмешался вдруг старческий надтреснутый голосок.

Гарри посмотрела на спину бабули строптиво, как молодая лошадка, и выдал: