Некромантка 2

Лакман Дарья

Мару отмер, зашевелился, слезая по скользкой крыше. Он спрыгнул в грязь и подбежал к девушке. Исчез рисунок «колодца». Мужчина коснулся ее лица, все повторяя и повторяя ее имя, пытаясь дозваться, но девушка не отвечала, пребывая в беспамятстве. Он поднял ее веко: радужка была самой обычной, цвета пшеницы, но кожа стала мертвенно-бледного цвета, словно из неё выкачали все краски жизни, губы стали синюшными, а потемневшие ногти выглядели каменными. И если бы не слабый пульс и дыхание, Мару бы не на шутку испугался.

Он подхватил тело бесчувственной некромантки и потащил в ближайшую уцелевшую

избу. Необходимо было срочно ее согреть. Как только скрылся Мару, отмер Турцел и рванул на выход из церкви. Сестра Марфа резко схватила его за рукав.

— Она тоже отродье зла, — проникновенно, полностью уверовав в свои слова, произнесла женщина. Турцел молчал, нервно пожевывая свою широкую губу. Он не знал, что ответить на это. Впервые в жизни не знал. — Ее нужно уничтожить.

Турцел забрал свой рукав из хватки монахини.

— Она спасла нас. Если у тебя рука поднимется, сестра, — он выделил последнее слово, — Бог в помощь.

Марфа осталась в комнатке одна, глядя сквозь стекло, как Турцел бежит сквозь поле мертвых вурдалаков и как заскакивает в избу, в которой скрылся Мару с Имельдой на руках. Монахиня стояла, не шелохнувшись, кусая губы и нервно дергая подбородком. Ей до сих пор было страшно, но теперь она боялась не вурдалаков.

Турцел зашёл в избу в тот момент, когда Мару пытался добыть искру и затопить печь. Получалось плохо, руки не слушались, хотя у себя на родине он умудрялся и в дождь, и в снег разжечь огонь даже без кремния. Имельда лежала на самой печке в том же состоянии. Ничего не изменилось.

— Что надо делать? — Турцел не знал, за что схватиться, прошелся взглядом по избе. Мару молчал, не тратя слов на объяснения. — Давай я, — Турцел уверенно забрал у нервничающего мужчины огниво и парой ловких движений высек искры. Сухая береста тут же занялась, раздуваемая Туром.

Хлопнула дверь. В проеме встала сестра Марфа, она оценила взглядом обстановку и двинулась вглубь избы.

— Стоит затопить и баню тоже. Нам всем надо смыть с себя грязь и грех, — проговорила сухо, смирившись с чем-то только ей ведомым. — Снимайте с неё эти мокрые грязные тряпки. Я принесу одеяла.

Монахиня отправилась вглубь избы с упрямо поджатыми губами. Мару поднялся и подошёл к девушке, что безвольным грязным кулём лежала на печи.

Приговаривая что-то ласковое едва различимым шепотом, он принялся стаскивать с неё рубаху, пояс, изодранные брюки… Плащ так и остался где-то там, на улице, но его можно забрать и позже. В конце концов, она осталась лишь в нижней рубахе длиной до середины бедра.

Пришла Марфа, и они застелили печь двумя одеялами, а третьим укрыли саму девушку, но этого явно было недостаточно. Чтобы согреться в одеяле, нужно, чтобы от тебя шло тепло, а от Имельды не исходило ничего. Если б не дыхание, сошла б за мертвеца.

Тур возился у печи, постепенно подкидывая сухие поленья. Мару стал стаскивать с себя зимний утепленный гобон, затем пошли и шерстяная кофта с рубахой. Оставшись лишь в брюках и носках, он залез к девушке на печь под одеяло и прижал ее к своему тёплому телу. Сейчас ему было все равно, что она грязная, в останках нежити и крови. Отмоются позже.

Марфа посмотрела неодобрительно, но промолчала и

вышла вон из дому, направляясь к бане. Вскоре печь стала нагреваться, а Имельда перестала напоминать глыбу льда. Мару даже успел задремать, когда почувствовал движение и прикосновение прохладных пальцев. Они лежали так, что Мару обнимал девушку сзади, закинув на неё свою ногу и прижав к себе как можно теснее.

Имельда на ощупь пыталась понять, где она и что происходит. Она коснулась его руки, провела от кисти все выше и выше. Мару вздрогнул и заворочался, ослабляя хватку. Решив, что самое худшее позади, выполз из-под одеяла и слез с печки. На ней было уже так жарко, что он успел вспотеть и раскраснеться. Он оделся и вышел из дома. Лицезрение побоища поутру привело его в чувства, и только после этого он вернулся обратно.

Имельда уже сидела на печи, укутавшись в одеяло, пытаясь собрать кипу мыслей в кучу. Тут были и переживания Турцела, и Марфы, и воспоминания жизни людей, что жили в этом доме. И это все не считая того, что было ее собственными волнениями. Имельда старалась абстрагироваться от них, хоть и выходило плохо. Жутко болело колено.

К тому времени, как очнулась некромантка и Турцел, и Марфа успели смыть с себя ту несуществующую грязь и кровь, которые им чудились на их теле. Имельда с каким-то отстранённым и вялым удивлением смотрела на свои руки. Они все ещё были бледнее обычного, как, собственно, и она вся, но все же уже не мертвецки. А вот ногти не спешили возвращаться в свой привычный вид.

Мару помог девушке слезть с печи прямо в одеяле, после чего отвёл в баню. Оставив ее там одну и закрыв дверь, он мотнул головой и что-то проговорил сам себе успокаивающим тоном. Он старался не смотреть по сторонам, чтобы не опустошить и без того пустой желудок.

Имельда, оставив одеяло в предбаннике, уселась на самый верхний полок. Нагретые доски жгли, так же, как и тело мужчины, что еще совсем недавно согревал ее. Об этом приятном аспекте девушка думала с лёгкой улыбкой в душе.

Она с неистовым упорством почти обессилевшими руками терла свою кожу, соскабливая с нее всю грязь и разгоняя кровь по венам. Из прибавившихся ран текла красная кровь, смешиваясь с водой и мылом. Девушка не жалела себя, с остервенением деря своё тело. Боль привносила в то буйство эмоций, воспоминаний и мыслей некий порядок и трезвость.

Сил Морока хватило, чтоб защитить ее тело от заражения, но, чтобы быстрее зажили новые повреждения… На это уже его сил не набралось. Мороку нужно было питаться, чтобы восполнять силы, а Имельда в данную минуту не могла предоставить ему ни парного мяса, ни крови. К старым шрамам и колотой ране в плече добавились рассеченная кожа от когтей и укусы. Не много, но достаточно, чтобы было неприятно и больно.

Сколько бы девушка ни подкидывала дров, сколько бы ни поддавала пару, сколько бы ни просиживала в максимально горячей воде, что могла вытерпеть ее истерзанная плоть, ее ногти так и не вернулись в прежнее состояние. Нежно-розовые ногтевые пластины сменились каменными грязновато-серыми не слишком длинными когтями. И хоть краски жизни и румянец вновь вернулись к ней, но эти когти резко контрастировали с ее бледной не загорелой кожей.