Некроманты (сборник)
Шрифт:
Она нервно одергивает хламиду, кусает губы:
– Какого хрена? Будешь читать нотации?!
– Эта штука тебя прикончит.
– Плевать! Никто обо мне не поплачет, хаха!
– А как же мистер Растопи-мой-айсберг-крошка?
– Ох, да иди ты… Ненавижу тебя. Представить не могу, как я могла с тобой трахаться!
– Было довольно мило.
Сменяющая яростную гримасу улыбка делает ее похожей на хорошенькую гимназистку, немного бледную и слегка увлекшуюся экспериментами с маминой тушью (или сапожной ваксой?).
Я вспоминаю
– Как там твой роман? – решила сменить тактику.
– Надо же, ты помнишь!
– Еще бы, – заправляет в мундштук новую сигариллу. – Такая скука… Тебе всегда не хватало ярости. Страсти. Пишешь, как амеба. Для того чтобы написать хороший роман, нужны яйца.
– Это вызов? – беру ее за подбородок.
– Отстань, – дергает шеей, отворачивается. – Секунду назад у меня внутри все кипело. Теперь между нами – снега. Все, не хочу с тобой разговаривать.
– Для чего ты рисуешь?
– Что?
– Для чего рисуешь? – повторяю я, мыслями находясь далеко-далеко отсюда. – Для чего все это… картины, выставки. Просто от скуки…
Она склоняет голову к плечу, думает. Забыла, что не хочет разговаривать, забыла даже про гамибир.
– Для чего? – шепотом повторяет она. – Чтобы… ну, для того, чтобы быть услышанной. Зритель… Тот, кто увидит мои картины…
– Чтобы быть услышанной, – повторяю я эхом.
Кажется, я нащупал важное. Что-то, что не давало покоя все прошедшие дни, тревожило, как монотонная зубная боль, сквозь пьяное марево продолжало настойчиво звать.
Просто быть услышанным. Просто, чтобы тебя заметили.
Например, вы оказываетесь в заднице мира, в охваченной самумом пустыне, под палящим солнцем. И выкладываете на самой высокой точке, которую удалось отыскать – на развалинах фараоновской гробницы – знак своему брату-«летуну». Триангуляция.
Я здесь! Заберите меня!
И когда тебя не забирают… Когда даже элитный гвардейский отряд, последняя надежда на спасение, терпит в пустыне сокрушительное поражение. Просто прекращает существовать, и остается от него один всадник – легендарный и непобедимый ярконник, но всего-навсего один.
И тебе приходится выбираться из ада, по территории противника, под огнем, по песку.
Каждому экипажу положен свой штандарт. Ведь все-таки вы армейская элита, хоть и с репутацией хуже арестантских рот.
И вот ты – все, что осталось от твоего штаффеля, – обмотавшись под комбезом штандартом, пытаешься выбраться к своим.
Спустя много лет все это рикошетом отдается в голове.
И что ты делаешь?
Днем пытаешься быть обычным человеком, самым нормальным из нормальных, сидишь в офисе своей конторки, придумываешь идиотскую рекламу, тебе неплохо платят. А ночью – ночью ты берешь нож поострее… И идешь строить триангуляции из трупов, чтобы кто-нибудь прилетел за тобой и забрал отсюда.
Из этого гребаного города, который
Мне становится смешно. Хохочу в голос, стучу ладонью по перилам. Это шокирует даже безумицу Тамару.
– Что с тобой не так? Приход словил?
– Ох, Тамара… Милая моя девочка… Слушай, сейчас у меня будет одно важное дельце. Не знаю, чем оно закончится… Словом, если завтра я буду еще жив, – может, выйдешь за меня, а?
– Совсем спятил, Фенхель… Иди в задницу!
Она громыхает сапожищами, шелестит хламидой прочь – искать своего кавалера-покойника.
Я смеюсь. Была такая старая коррадская сказка, еще времен Вторжения из Нового Света. Про одного мальчишку в далекой северной деревне, где-то на границе с Фарлецией, который все кричал: «Рубберы! Рубберы идут!» Всякий раз поднималась паника, а потом выяснялось, что маленькому паршивцу просто нравилось смотреть на испуганные рожи односельчан. И когда рубберская волна дошла наконец до этой деревеньки и на виноградниках замелькали плюмажи воинов-ягуаров и их голые татуированные тела заблестели под ленивым коррадским солнцем… Мальчишка прибежал в деревню с этим своим традиционным воплем…
Ему никто не поверил, да.
Видимо, кому-то из деревни удалось выжить – может, попал на невольничий рынок или на галеры. Кто-то должен был донести до нас историю с моралью?
Эта история – про меня.
Если очень долго строить из себя мартовского котяку с хвостом трубой, рано или поздно тебя перестают воспринимать всерьез.
Если очень долго пытаешься что-то забыть, в конце концов, оно нагоняет тебя. И со всей дури бьет по башке.
Я нахожу Кауперманна внизу. С мрачной отрешенностью тянет коньяк.
– Кауперманн, дружище… Сколько лет, сколько зим?
– Прилично, Фенхель. Впрочем, мы пили с тобой на прошлый Новогод. Ты, видимо, забыл?
– Старик… Ты прав… У меня к тебе дело на миллион кредитов.
– Что, собрался кого-то убить?
– Совсем наоборот, приятель. Наоборот. Пошли со мной!
– Стоп-стоп, куда еще? И выпусти мой рукав. Это гребаный «Гаймен и Притчетт», знаешь, сколько стоит такой пиджак?
– Еще бы мне не знать, наш общий дружище Ибис столько раз грузил меня на тему шмоток.
– Ха, на это он горазд.
– Хахаха! Не только на это!
– Да что на тебя нашло, приятель? Снова запутался в бабах? Даже не начинай рассказывать. Мне это все равно. Открою небольшой секрет – сегодня я хочу основательно нажраться. Просто и со вкусом. Если составишь мне компанию – я иду с тобой. Если нет – то катись к чертовой матери, дружище!
– Если разделишь мое маленькое путешествие, то предложу тебе кое-что получше выпивки.
– Излагай.
– Приходилось пробовать гамибир?