Нелюбимый
Шрифт:
Его глаза, такие интригующие, впиваются в мои, и я чувствую, как серьёзность его обещания будто физически встречается с моим телом, как что-то реальное, как что-то… физическое. Это заставляет меня настолько осознать его, что я возвращаюсь к своей прежней мысли о том, что не хочу его сексуально. Думаю, возможно, я хочу.
— Всё в порядке, — говорю я, слегка запыхаясь.
— Не в порядке, — настаивает он. — Ты мой пациент, мой… мой гость. Я должен был быть здесь ради тебя.
Я делаю глубокий вдох и чувствую, как некоторые мои швы немного натягиваются.
—
Он смотрит на свои босые ноги, брови нахмурены, губы прямые и тонкие.
— Кэссиди, — резко говорю я. Он смотрит на меня. — Ты спас меня. Снова. Спасибо.
Он сглатывает, пристально глядя на меня, прежде чем кивнуть.
— Я исправлюсь, Бринн. Я обещаю.
Я собираюсь сказать, что он уже отлично справляется, но я чувствую, что мы просто продолжим ходить кругами, поэтому я этого не делаю. Говоря о кругах, как бы мне ни нравилось быть вне постели, сейчас я начинаю чувствовать лёгкое головокружение.
— Думаю, мне лучше вернуться в постель.
— Тебе нужна помощь?
— Нет, — говорю я, возвращаясь по коридору в спальню. — Я в порядке.
— Хочешь половинку перкоцета?
Я качаю головой, виня в частичных провалах моей памяти, сильное болеутоляющее.
— Я думаю, что с этого момента буду терпеть, хорошо? Мне не нравится быть не в себе.
— Бринн, — зовёт он меня, как раз когда я собираюсь свернуть за угол.
Я останавливаюсь, чтобы посмотреть ему в лицо. Он всё ещё стоит напротив открытой двери ванной.
— Ты задала мне вопрос.
Он делает несколько шагов ко мне, его босые ноги бесшумно ступают по ковру. Я стараюсь не рассматривать его, но от того, как низко на бёдрах сидят его джинсы, меня практически бросает в дрожь. Он высокий, худощавый и мускулистый, прекрасный в своей неряшливой манере, и я не знаю, является ли это какой-то грёбаной влюблённостью в стиле Флоренс Найтингейл, потому что он заботится обо мне или это нечто большее, но моё сердце замирает, а живот наполняется бабочками (Прим. Эффект Флоренс Найтингейл. В честь Ф. Найтингейл назван психологический синдром или эффект (англ. Florence Nightingale effect), проявляющийся, когда врач или медсестра, ухаживающие за больным, начинают испытывать к нему чувства, которые могут перерасти в любовь).
— В определённый момент, вчера ночью, я назвал тебя ангелом, — тихо говорит он, как будто признаётся мне в чём-то. — Я не знаю почему. Я был… я собирался сделать тебе укол лидокаина, и я знал, что это будет больно. Я назвал тебя ангелом как раз перед тем, как уколоть тебя.
У меня нет воспоминаний об этом, но это кажется верным и звучит правдиво.
— Ничего не имею против того, называешь ли ты меня ангелом, — тихо говорю я.
Он задумчиво улыбается мне, и я чувствую, как всё моё тело согревается в ответ на эту маленькую улыбку.
— Это то, что ты сказала вчера ночью, — говорит он беспечно.
— Я так сказала?
Он кивает.
— И,
Я также не помню, чтобы просила его об этом, но знаю, что это правда. Не только потому, что верю, что Кэссиди говорит мне правду, но и потому, что есть что-то настолько естественное, настолько приятное, настолько потенциально захватывающее в том, чтобы спать рядом с ним, что я жажду этого даже сейчас, после целой ночи, проведённой вместе.
— Спасибо, — шепчу я.
Когда он медленно кивает мне, его глаза — травянисто-зелёного и тёмно-синего цвета.
Я возвращаюсь в свою комнату и забираюсь в постель, оставляя занавеску открытой и желая, чтобы он был рядом со мной, когда закрываю глаза и снова засыпаю.
Глава 18
Кэссиди
Сделав Бринн тосты с маслом, сахаром и корицей, я провожу утро на улице, доя Энни и убирая её стойло, собирая яйца у девочек и овощи из теплицы. Я распыляю органический пестицид на комнатные растения и меняю лоток в компостном туалете, выбрасывая то, что было обработано, примерно в четверти мили от дома, в кучу удобрений. Я решаю оставить рубку дров, замену и обработку фильтра цистерны, а также чистку солнечных батарей на вторую половину дня.
Около полудня я возвращаюсь в дом, чтобы приготовить обед и проверить Бринн.
Занавеска в её комнату открыта, что, должно быть, её рук дело, поскольку я старательно оставил её закрытой, и я заглядываю внутрь, чтобы обнаружить, что она сидит и читает «Затем пришёл ты» Лизы Клейпас.
Как и большинство других книг в доме, я прочитал её, по меньшей мере, дюжину раз, и хотя предпочитаю научную фантастику и фэнтези, романам, это одна из лучших историй в маминой старой коллекции любовных романов, именно поэтому я предложил её Бринн.
Ну, и потому что в книге есть цитата, которую я должен помнить, пока Бринн пребывает здесь: «Рано или поздно, каждый был вынужден полюбить того, кого никогда не смог бы иметь».
Хорошее напоминание… тем более тогда, когда мои мысли всё чаще — чёрт возьми, постоянно — обращены к Бринн. А мои чувства к ней? Они растут в геометрической прогрессии. После того как прошлой ночью меня напугала ее лихорадка, я знаю, что потерять её будет больно. Когда она вернётся в мир, я буду оплакивать потерю моего ангела.
И знаете что?
Так тому и быть.
За утро я, более или менее, смирился с этой судьбой. У меня будет целая жизнь, чтобы забыть её, когда она уйдёт. Я намерен наслаждаться ею — её компанией, её улыбками, её редкими смешками, её тёплым телом, спящим рядом со мной, — пока она здесь.
Хотя, если честно, мои тёплые и счастливые чувства к Бринн скомпрометированы другим, более тёмным чувством, которого я не знал долгое, долгое время: ревность.
И один вопрос неустанно крутился в моей голове со вчерашнего дня: