Нелюбимый
Шрифт:
Кто.
Такой.
Джем?
— Привет.
— Ээ… ох! — я заикаюсь. — Привет.
— Как давно ты здесь?
— Только минутку. Пришёл проведать тебя.
Она поднимает книгу, затем улыбается мне.
— Мне нравится эта.
— Мне тоже.
— Подожди. Что?
Она так широко улыбается, что мне интересно, не причиняет ли это боль её заживающей губе.
— Ты читал это?
Я пожимаю плечами.
— Когда ты живёшь здесь, ты читаешь всё, что можешь. Пять, шесть, семь, двадцать раз.
— Ага, — говорит
Я скрещиваю руки на груди.
— Должна ли она выйти за него замуж.
— Пока не знаю.
Она снова смотрит на книгу.
— Я имею в виду, я знаю, что она выйдет, потому что они главные герои, но… я понятия не имею. Я ещё не уверена, что они будут хороши друг для друга. Она дикая и сумасшедшая. Он…
— Что?
— Будет ли он счастлив с дикой женщиной? Или ему нужна какая-нибудь чопорная светская девица?
— Полагаю, тебе просто нужно увидеть, что произойдёт.
— Полагаю, что так.
Мне так любопытно узнать о Джеме, что я использую этот момент, свободно говорю о вымышленных отношениях, чтобы попытаться выяснить, кто он такой.
— Ты когда-нибудь была замужем?
— Нет, — тихо говорит она, и её улыбка быстро исчезает.
Часть меня чувствует, что я должен извиниться за нарушение границ её личной жизни и улизнуть, но моя ревность, горячая и низкая, затаившаяся глубоко в животе, закипает, отказываясь отступать. Я хочу знать. Мне нужно знать, кто он и есть ли у него права на неё.
— Кто такой Джем?
Её глаза расширяются, и она делает слабый, прерывистый вдох.
— Ч-что?
— Ты упоминала его имя вчера, когда ты была… не в себе.
Она рассеянно кивает, всё ещё глядя на меня грустными удивлёнными глазами.
— Ох. Верно.
Мои руки всё ещё скрещены на груди, и хотя я не получаю удовольствия от её страданий, это побочный ущерб от удовлетворения моего любопытства и, следовательно, ревности. Негативные эмоции, такие как зависть, гнев и алчность, пугают меня, потому что я уверен, что семь смертных грехов ещё более смертоносны для кого-то вроде меня, в чьих жилах кровь убийцы. Частично быть Кэссиди Портером означает справляться с такими чувствами прямо и быстро, чтобы они не стали вратами для девиантного поведения. Я не позволю им гноиться. Я не позволю им увести меня в темноту, если это в моих силах.
Понимая, что я терпеливо жду ответа, она хмурит брови, а потом говорит:
— Я была помолвлена с Джемом. Но он… он умер.
Позже мне будет стыдно за то острое облегчение, которое я испытываю, услышав её слова. Но сейчас? Я позволяю этому облегчению накрыть меня, как одеялом, успокаивая зверя внутри меня.
— Я… — распрямляю руки и прочищаю горло. — Я сожалею о твоей потере.
Она кивает, поднимая руку, чтобы протереть глаза, которые, как я сейчас замечаю, блестят.
— Он был хорошим человеком. Он был родом отсюда. Мэн. Бангор, но мы встретились в Калифорнии.
— Как давно он…?
— Два
— Массовые расстрелы? — я никогда не слышал о таком.
Она делает глубокий вдох.
— Это когда, гм, кто-то идёт в людное место и стреляет в кучу людей. Это называется массовый расстрел.
Она медленно выдыхает, как будто заставляя себя отпустить воспоминания, которые причиняют боль сильнее, чем любая из её заживающих ран.
— Я потеряла его.
Чувство стыда усиливается, когда я понимаю, что вынудил её говорить о чём-то невероятно болезненном только для того, чтобы удовлетворить свою ревность. До этого я никогда не слышал о массовых расстрелах, но для меня, знающим историю только из книг, это вызывает в памяти образы нацистских солдат, стреляющих в невинных людей, носящих жёлтые звёзды, прикреплённые к их пальто. Этот мысленный образ ужасает меня.
Когда я изучаю её лицо, я вижу тот же самый затаённый ужас в её глазах. Ей пришлось смириться с последствиями массового расстрела — чем-то настолько невообразимым, что кажется нереальным.
Моё сердце болит из-за того, что она пережила.
— Боже, Бринн. Мне очень, очень жаль.
Она одаривает меня ещё одной храброй улыбкой и кивает.
— Он был хорошим человеком.
— Уверен, что так оно и было, если ты его любила.
— Я любила его, — тихо говорит она. — Какое-то время я даже не хотела жить, потеряв его.
— Я потерял свою мать из-за рака, — слышу я свой голос. — Я был близок с ней. Это было… ужасно.
— Как давно это было?
— Тринадцать лет назад, — говорю я, хотя это число меня удивляет, потому что кажется куда более недавним.
— Сколько тебе было лет?
— Четырнадцать.
Она вздрагивает, и тихий звук боли срывается с её губ. Наклонившись влево, она кладёт книгу на прикроватный столик и протягивает ко мне руки.
Дедушка не так много горевал. Он любил мою маму, и я знаю, что ему было больно потерять её, но он изливал своё горе на работу, оставаясь занятым и изнуряя себя каждый вечер перед сном. Я? Мне не с кем было поговорить, не было никого, чтобы обнять меня или позволить мне поплакать о родителе, которого я потерял.
Только не сейчас… сейчас эта женщина-ангел протягивает ко мне руки с сочувствием и состраданием. Я беру их в свои, опускаясь на кровать рядом с ней, упиваясь мягкой добротой её глаз, когда она сжимает мои руки.
— Я сожалею, — говорит она. — Ты был так молод. Я не могу представить потерю своих родителей. Они… я имею в виду, они были для меня всем, после того как я потеряла Джема, —
она тихо вздыхает. — Эй! Тебе удалось им позвонить?
— Твоим родителям? Да. Я оставил сообщение. Я сказал, что ты была ранена, но с тобой всё в порядке, и ты позвонишь им, когда сможешь.