Немецкий дом

Хесс Аннетте

Вальтер Шоорман сглотнул и задумчиво взял следующий кусок. Бутерброд с сыром ему нравился. Уникальное сочетание – коммунист, а потом крупный предприниматель – вызывало изумление. Он, однако, всегда подчеркивал, что после войны добился успеха именно благодаря социальным убеждениям. Он хотел помочь тем, кто все потерял во время войны, обеспечивая их дешевыми товарами. Дешевыми потому, что он обходил продавцов, экономил на реализации, аренде, сотрудниках и поставлял товар прямо в семьи. Торговая фирма «Шоорман» за десять лет разрослась, теперь в ней работало шестьсот пятьдесят человек, причем Вальтер Шоорман строго следил за соблюдением социальных гарантий и условий труда.

В середине

пятидесятых он построил на склоне Таунуса дом, оказавшийся слишком большим. Многие комнаты не использовались, бассейн был наполнен водой только в первый год. После этого выложенная голубым кафелем ванная стояла пустой. Но когда пять лет назад Вальтер Шоорман женился вторично – на практичной, преданной ему женщине на тридцать лет моложе, которая, будучи манекенщицей, рекламировала на страницах каталога «Шоорман» нижнее белье, – в доме появился по крайней мере один человек, который получал удовольствие от роскоши. Бассейн снова наполнился водой, и Бригитта каждый день нарезала круги. В доме опять слегка запахло хлоркой. «Ева тоже не отказалась бы здесь жить и, наверно, плавать», – подумал Юрген.

Ева. Он знал, что она ждет его звонка. Но что-то его останавливало, он не мог или не хотел понять, что. С детства Юрген хотел стать священником. Простые обряды, одурманивающий запах ладана, роскошные облачения, казавшиеся бесконечно высокими церковные своды восхищали его. А Бог, конечно, есть. Верующая мать поощряла его склонность и, когда ему было всего пять лет, играла с ним в церковную службу. Она сшила ему сиреневую рясу и, когда он, стоя у стола в детской, декламировал: «О, Агнец Божий…», изображала паству и смиренно ответствовала: «Осанна». Ему не разрешено было пользоваться только горящими свечками и благовонными палочками. Отец, убежденный атеист, добродушно высмеивал игру. Но когда незадолго до школьных выпускных экзаменов Юрген выказал намерение изучать богословие, между отцом и сыном возникли разногласия. Однако в конце концов Вальтер Шоорман уступил желанию покойной супруги. Юрген получил дозволение начать учебу. Правда, два года назад все изменилось. Отца больше нельзя было оставлять одного, при новых управляющих фирма несла чувствительные убытки, и Юрген оставил свои планы на жизнь ради отцовского дела жизни. Нужно сказать, когда он бывал честен с самим собой, представление о том, чтобы провести жизнь в целибате, вселяло в него неуверенность.

Ева. Она пару раз переводила для фирмы корреспонденцию с польскими поставщиками. Сначала ему понравились ее волосы, которые она вопреки господствующей моде стягивала пучком. Она вообще казалась старомодной и наивной. Позволит себя повести, подчинится мужу. Юрген хотел иметь с ней детей. Вот только он не знал, что будет, когда он скажет отцу, что у родителей Евы ресторан именно на Бергерштрассе. То, что Брунсы принадлежали евангелической церкви, был как раз плюс. Но ресторан в «развеселом квартале»? Тут Ева может быть сколь угодно чистой и невинной, тут Юрген может сколько угодно повторять, что ресторан расположен в «нормальной» части улицы. Выше или ниже по улице – это, по представлениям отца, мог быть только дешевый кабак. Вальтер Шоорман являлся не просто предпринимателем-социалистом, а одним из редких образчиков целомудренного коммуниста.

– Юрген, что такого смешного? Может, посмеемся вместе?

Отец смотрел на него ясным взглядом, как будто какой-то канал в мозгу вдруг прочистился. Юрген отложил прибор.

– Знаешь, что Шурик хотел включить в каталог? Электрический прибор для того, чтобы перед варкой делать проколы в яйцах. Похоже, это последний писк в Америке.

Отец улыбнулся. Бригитта пожала плечами:

– Я бы купила.

– Ты все покупаешь.

Вальтер

Шоорман взял руку жены, быстро, но нежно поцеловал ее и не отпустил.

Юрген поднял взгляд на заснеженный сад, похожий на парк. Снежные шапки на садовых фонарях. Неподвижные кусты. Нужно позвонить Еве.

* * *

Ева сидела за столом – прочным, солидным письменным столом – и сочиняла письмо Юргену. Она пыталась выразить свое негодование, разочарование, упрекнуть в вымогательстве и вместе с тем разжечь его любовь, желание – ее, ее тела и девственности (которая была уже в прошлом, чего Юрген не знал). Ничего не получалось. Она скомкала лист бумаги, с минуту растерянно посидела, а потом достала из кармана халата визитную карточку, которую дал ей Давид, и нерешительно повертела ее в руке. Тут в дверь постучали, и вошла Аннегрета в светло-розовом халате. Она была ненакрашена и непричесана. Ева обрадовалась передышке и положила визитную карточку на стол.

– Тебе не нужно в больницу?

– У меня выходной. Вчера отработала двойную смену. – Аннегрета тяжело уселась на кровать Евы, прислонилась к спинке, вытащила из пакетика, раздобытого в кладовке, сразу десяток соленых палочек и откусила. – У нас был младенец, мальчик, двухнедельный, чуть не умер, сильное обезвоживание.

– Опять?

– Да, уже совсем не смешно. Наверно, занесли какие-то микробы. Врачам наплевать на гигиену. И слушать ничего не хотят. Я восемь часов с ним просидела и все время вводила ему подсахаренную воду. По капельке. В конце концов оклемался. – Взгляд Аннегреты упал на скомканный лист бумаги. – Так и не позвонил?

Ева ничего не ответила. Аннегрета помялась и, вытащив из кармана халата колоду карт, призывно помахала ею. Ева села на кровать напротив сестры. Аннегрета быстро и умело помешала карты толстыми, но гибкими пальцами и, посопев, положила их на одеяло.

– Надо загадать вопрос. И снять.

Ева сосредоточенно сняла колоду. Аннегрета взяла кучку карт и определенным образом разложила их. Было видно, что занимается она этим не в первый раз. Ева заметила, что от сестры слегка пахнет потом. Аннегрета была чрезвычайно чистоплотна. Родители считали это расточительством, но она принимала ванну каждый день. И все-таки дух горохового рагу так и не выветрился. Ева с нежностью смотрела, как сестра серьезно раскладывает для нее карты. «Я тебя люблю», – хотела сказать она, но у них о таком не говорили. Кроме того, прозвучало бы как сострадание, сверху вниз. И Ева промолчала. Аннегрета еще раз залезла в пакетик с солеными палочками и с хрустом откусила. Жуя, она смотрела расклад:

– Дама пик сверху слева. Будешь королевой, женой миллионера. Если не завалишь все дело. Вот здесь семерка пик. Значит, ты все еще можешь запороть.

– Это сейчас особенно помогает, Анхен. Где же Юрген? О чем он думает? Он меня любит?

Аннегрета опять собрала карты.

– Помешай. Потом начинай выкладывать по одной. Двенадцатая – Юрген.

Ева мешала колоду так, будто от этого зависела ее жизнь, несколько карт вылетели. Она рассмеялась. Но Аннегрета оставалась серьезной. Потом Ева начала выкладывать карты, считая при этом до двенадцати.

– Почему ты считаешь по-польски?

– А это не считается?

– Да нет, считается, просто странно.

Перед двенадцатой картой Ева помедлила и посмотрела на Аннегрету.

– Знаешь, что действительно странно?

– Вся жизнь во всей ее протяженности?

– Я всегда умела считать по-польски. То есть еще до того, как пошла в школу переводчиков. Может, я в прежней жизни была полькой?

– Кому интересна твоя прежняя жизнь, дорогая моя? Показывай своего Юргена. Ну давай, смелее!