Немецкий дом
Шрифт:
– Господи, сверши над нами суд Твой!
Через полчаса он, поплутав, нашел свою машину. С трудом выбрался из выбоины. Выехал с лесной дороги на главную. За это время ее успели очистить от снега. Давид поддал газу и устыдился своего падения на колени. К счастью, его никто не видел.
Новый день принес синее небо и новые рекордно низкие температуры. Ева, выспавшаяся, влюбленная, шла по улице к киоску. Отцу нужен был ежемесячный кулинарный журнал «Хороший вкус». Немолодая фройляйн Дравиц исчезла в глубине будки и, как всегда недоумевая, принялась искать журнал. Тем временем Ева разглядывала выложенные на прилавок газеты. Все они на первых полосах сообщали
Ева вернулась в пустую квартиру. Отец, как всегда по четвергам, поехал на оптовый рынок, мать в городе делала покупки к Рождеству, Штефан корпел в школе, а Аннегрета ухаживала в городской больнице за своими грудничками. Ева уселась за кухонный стол, разложила газеты и принялась читать.
Нужно наконец положить этому конец, писали газеты. Двадцать один подсудимый – это порядочные отцы семейств, дедушки, безобидные трудолюбивые граждане, все они без эксцессов прошли программу денацификации. Нужно с большей пользой распоряжаться налоговыми поступлениями. Даже державы-победительницы закрыли тему. «Когда история травой поросла, непременно появится глупый верблюд, чтобы ее съесть». В данном случае верблюд носил очки и прическу генерального прокурора.
Из гамбургской газеты Ева узнала, что польского свидетеля Йозефа Габора перед началом процесса нашел Давид Миллер, молодой юрист канадского происхождения. Габор должен был дать показания о первом применении «Циклона Б», газа, при помощи которого в лагере якобы умертвили около миллиона человек. В цифру, конечно же, закралась опечатка, Ева не сомневалась.
Всю вторую полосу занимали фотографии обвиняемых. Некоторые из них Ева уже видела в прокуратуре, но теперь могла спокойно, обстоятельно их изучить. Из корзинки матери со швейными принадлежностями она достала лупу и стала рассматривать лица. Одни подсудимые были толстые, другие худощавые, одни моложавые, другие морщинистые. Один человек ухмылялся, как шимпанзе в зоопарке, почти все носили очки, у некоторых были залысины. Один имел особенно грубую наружность – уши, как у летучей мыши, и вдавленный нос, другой – точеные черты лица. Самые разные человеческие лица. И чем больше хотела понять Ева, чем ближе рассматривала фотографии, тем больше лица дробились на черные, серые и белые квадратики.
Хлопнула входная дверь. На кухню вошла мать со Штефаном, которого она привела из школы. Он рыдал навзрыд, так как упал на улице и ссадил коленку. Мать поставила сумку с покупками и принялась ругаться:
– Я тебе говорила, не надо кататься на льду!
Штефан спасся бегством и оказался на коленях у Евы, которая осмотрела травму. Клетчатые брючки порвались, под ними была просто ссадина. Ева подула на неопасную рану. Взгляд Штефана упал на фотографии обвиняемых.
– Это кто? Футбольная команда?
Мать тоже подошла к столу и с минуту удивленно смотрела на множество газет. Поняв, что заинтересовало Еву, она одним движением сгребла все газеты, открыла дверцу печки возле плиты и засунула туда кипу.
– Мама! Что ты делаешь?
Лица поглотил огонь, они почернели, и пепел закружился по кухне. Эдит закрыла дверцу, прикрыла рукой рот и выбежала из кухни в ванную. Ева встала и пошла за ней. Мать стояла на коленях перед унитазом. Ее рвало. Ева растерянно наблюдала за ней. Подошел Штефан.
– Мама, что с тобой?
Мать встала и ополоснула над раковиной рот. Ева сказала Штефану:
– Ты ведь знаешь, что от запаха горелого маме иногда становится плохо.
Однако это не объясняло, почему Эдит сожгла газеты. Ева смотрела на нее. Эдит вытерла лицо полотенцем
– Оставь прошлое в прошлом, Ева. Это лучше всего, поверь мне.
Вместе со Штефаном Эдит вернулась на кухню. Ева осталась в ванной. В зеркале над раковиной она увидела свое недоуменное лицо.
После обеда сестры пошли в город. Отец, выражаясь таинственными намеками и сопровождая их непонятными жестами, вручил им конверт с пятьюстами марок, хотя Эдит не было дома и они уже много недель назад договорились, что Ева и Аннегрета по поручению отца купят матери стиральную машину. Долгожданный рождественский подарок. В «Херти» им показали новую модель – автоматическую стиральную машину барабанного типа с верхней загрузкой белья и предварительной стиркой. Продавец поднял крышку и опять ее опустил, задвинул дозатор для порошка и опять выдвинул. Он серьезно объяснял, сколько белья можно постирать за один раз (пять с половиной килограммов), сколько это занимает времени (два часа) и каким чистым будет белье (новенькая машина). Аннегрета и Ева бросали друг на друга насмешливые взгляды: им было забавно, как хорошо этот мужчина разбирается в стирке. Тем не менее они заказали у господина Хагенкампа, как явствовало из наколки с именем, новейшую модель, получив заверение, что та будет доставлена и установлена еще до Рождества.
Когда они вышли из универмага, Ева заметила, что сначала мать вообще ничего не будет стирать – из-за холодов. Аннегрета возразила, что это касается только белого белья, потому что белые простыни воруют духи, а потом в течение года возвращают их в качестве саванов.
Они прошлись по рождественской ярмарке. Темнело. Аннегрете захотелось жареную сосиску. Ева тоже проголодалась. Они подошли к лотку Шиппера, хотя отец запретил им что-либо у него покупать: «Этот Шиппер подкладывает в сосиски опилки, особенно на рождественских ярмарках, я уверен на все сто! А как иначе он смог сколотить себе на дом в Таунусе?» Но сестры тем не менее любили сосиски Шиппера больше всего. Может быть, такими вкусными их делал именно запрет.
Ева и Аннегрета стояли друг напротив друга и с удовольствием жевали. Аннегрета сказала, что еще хочет купить подарок Штефану – книгу Астрид Линдгрен, которую она очень ценила. Аннегрета считала, что Штефан уже выходит из возраста, когда нужны далекие от реального мира сказки, которые читает ему Ева. И она рассказала о сыщике, про которого книга. Мальчишка, чуть постарше Штефана. Братик уже созрел. Но Ева ее не слушала.
Ей бросился в глаза пожилой бородатый мужчина, который медленно шел по ярмарке, словно боялся поскользнуться на снегу. На нем было легкое пальто и черная-черная высокая шляпа с узкими полями. В руках он держал маленький чемодан. Мужчина подошел к лотку с южными фруктами, где на заднике висел большой платок, на котором было нарисовано восходящее солнце. Он что-то сказал продавщице, но, очевидно, не был понят. Тогда он достал из кармана и показал бумагу. Женщина за прилавком еще раз пожала плечами. Человек настаивал, тыкал пальцем в бумажку, на лоток. Женщина стала кричать:
– Я вас не понимаю! Не доходит? Не-по-ни-ма-ю. Nix capito!
Она отмахивалась от него, но человек не уходил. К жене вышел хозяин лотка.
– Вы, Израиль, уходите! Давай отсюда!
Ева не была уверена, точно ли расслышала слово «Израиль», но оставила Аннегрету, которая не видела произошедшего и теперь удивленно смотрела ей вслед, и подошла к лотку, к человеку в шляпе.
– Я могу вам помочь? Can I help you? – И еще раз повторила тот же вопрос по-польски.
Человек раздраженно посмотрел на нее, а Ева посмотрела на бумажку у него в руке. Буклет пансиона «Солнечный». Эмблемой пансиона служило восходящее солнце, и Ева обратилась к хозяину лавки: