Немногие возвратившиеся
Шрифт:
Я до сих пор испытываю чувство глубочайшего уважения к этим офицерам. Никогда не забуду, сколько усилий приложил Конти, убеждая Балестру пойти в лазарет, чтобы ему обработали рану на спине. Балестра ничего не желал слышать. Он утверждал, что рана у него легкая, и не хотел, чтобы на него тратили дефицитные медикаменты и перевязочный материал, которых и так не хватает бесчисленным тяжелораненым. (В результате он получил серьезное осложнение и, вернувшись в Италию, был вынужден целый год вести борьбу за жизнь.)
Попадались и совсем другие люди, но в нашей компании они не задерживались. Помню одного
Сначала эта мерзкая личность предприняла попытку выжить нас из дома. Нам часто приходилось наблюдать, как жарко спорил с ним Конти, самый нервный и чувствительный из нас. Несмотря на свои хорошие отношения с генералом X, этот субъект так и не смог справиться с нами. Не сумел он и найти с нами общий язык, поскольку мы все стояли друг за друга. Когда он понял, что с нами не сладишь, он тихо исчез, прихватив с собой несколько своих людей. После благополучного отбытия чужаков в нашем доме воцарилась атмосфера дружбы и взаимопонимания.
Комната, куда мы раньше складывали мусор, теперь была чисто убрана и занята вновь прибывшими солдатами. Мы постоянно топили две печки, поэтому в помещениях было тепло. Нам больше не приходилось клацать зубами от холода на рассвете, поскольку обязательно кто-то вставал и разжигал огонь. На растопку шли заборы, столбы, бревна разрушенных домов и тому подобное. Каждый день мы отправлялись на поиски дров и притаскивали в дом все, что попадалось на глаза.
* * *
А тем временем враг не давал нам забыть о своем присутствии. Более того, ощущалось, что он подходит все ближе и ближе. Теперь из немецкого сектора постоянно доносились звуки очередей русских автоматов, на которые немцы отвечали яростным огнем своих скорострельных "MG 34". Выпущенные из русских минометов снаряды падали повсюду. Теперь уже невозможно было пройти сотню метров по городу, чтобы не обнаружить где-нибудь новую черную воронку. Немецкие пушки и минометы, размещенные между домами во всех районах города, вели ответный огонь. От близких взрывов дрожали последние уцелевшие оконные рамы.
* * *
Несколько немецких минометов были установлены как раз перед нашим домом, среди руин здания, разрушенного довольно давно. Их снаряды поднимались в воздух с резким, пронзительным и в то же время заунывным звуком, не похожим на все, что нам до сих пор приходилось слышать. Русские быстро вычислили, откуда стреляют, и частенько пытались накрыть своим огнем эту точку. Сколько снарядов взорвалось вокруг нас!
Период относительного спокойствия, которым мы наслаждались в первые дни после прибытия в Черткове, закончился. Нам снова приходилось думать о смерти, она явственно замаячила поблизости. Собственно говоря, мы уже успели
Заслышав визг летящих над головами снарядов и грохот разрывов, мы всякий раз принимались успокаивать Канделу: ему было вредно волноваться. Бедняга только-только начал ходить. У него оказался отмороженным кончик носа и три или четыре пальца, которые, скорее всего, предстояло ампутировать. Несчастный давно стал объектом нашей неустанной заботы.
* * *
В те дни как раз и создавались centurie, о которых я упоминал ранее. На много тысяч итальянцев, попавших в Чертково, приходилось всего около 500 винтовок и мушкетов. У большинства офицеров также имелись пистолеты.
Таким образом, было создано две или три centurie.
Я не собирался возвращаться на передовую до тех пор (как я постоянно повторял сам себе и окружающим меня офицерам), пока мои ноги окончательно не заживут.
Признаюсь, я легко находил оправдание своему эгоизму. В конце концов, здесь полно офицеров. Почему именно я должен снова отправляться на чудовищный мороз? Если уж мне суждено умереть, то пусть лучше смерть настигнет меня в тепле.
Правда заключалась в том, что пережитые нами ужасы притупили наше восприятие, поселили в наших душах безразличие ко всему, в том числе и к чувству долга.
Быть может, Господь наказывает меня за былое самомнение...
Создание centurie, как и все, что мы делали, шло стихийно и беспорядочно. Я имел возможность в очередной раз убедиться: мы, итальянцы, достаточно организованны, когда каждый действует сам по себе, но совершенно безнадежны, когда речь идет о коллективной организации. Казалось, что никто не сможет навести порядок. Думая о нашей мирной жизни в Италии, которая была, вне всякого сомнения, хорошо налажена, причем люди легко подчинялись гражданской дисциплине, я не переставал удивляться, как нам удалось этого достичь.
* * *
Из нашей группы лишь один Валорци добровольно вызвался войти в одну из centurie. Он неоднократно и с негодованием высказывался в адрес тех, кто был обязан, по его мнению, оказаться первым в списке добровольцев, но предпочел остаться в стороне.
Валорци так и не изменил своего решения. Он привык во всем идти до конца. Солдаты, жившие в нашем доме, все до единого пошли за ним.
* * *
Со временем я разыскал многих офицеров и солдат из моей 30-й бригады. Одним из первых я встретил капитана (не помню его имени), который, как и прежде, думал только о себе. Ему под стать был врач, постоянно притворявшийся больным, чтобы только не оказывать помощь многочисленным раненым и обмороженным, буквально наводнившим город. Этих эгоистов до мозга костей ничего не могло пронять.
Больше всего в Черткове нам не хватало именно медицинского персонала. Несколько энтузиастов валились с ног, но не имели сил оказать помощь всем, кому она требовалась.
Я снова встретился с Санмартино, а также с Карлетти, моим добрым фронтовым другом. Он поселился в крыле большого здания за штабом вместе с многими vecchi из 2-й батареи, включая бывшего заведующего пищеблоком Каттурегли. С ними был и капитан Понториеро, командир 3-й батареи.
Как мы были рады снова найти друг друга!