Немногое о многом

Шаповал Николай Иванович

что во рту от оскомы горько.

Надо уметь читать,

как колобок,

прыг-скок...

в колонках между строк.

В Киеве на Подоле появилась

европейская реклама,

як баба Яга на метли,

без людыны, надурняк, сама.

На мэбэльном магазине

свитовэ табло по ночам

першою буквою моргае,

як дэшэвая мадам".

И снова все: "Ха-Ха-Ха!"

"Эх,

Сашок-Сашок!

Лучше выпей на посашок,

чтобы дома люди не болели

и меньше пили".

Тихо открылась дверь. Народ замер,

как будто зашёл в палату зверь.

К пожарным вошли инженер Акимов,

и оператор Топтунов.

Акимов всегда был скромен -

нынче явно возбуждён.

Повторял Акимов всем многократно,

как будто просил извинения:

"Делали мы всё правильно

и на тебе... взрыв!

Весь реактор разворотило,

даже Норвегию радиацией накрыло".

Это было последнее

посещение палаты Акимовым

и оператором Топтуновым.

Больше всех Акимов почернел,

больше всех получил рентген.

Слёг и умер у брата на руках...

на пятнадцатый день,

раньше всех... в тяжёлых муках.

Если бы оператор Топтунов

плюнул бы на все указания Дятлова,

заглушил реактор

по приказу инженера Акимова

не было бы взрыва.

Первые три дня

я прожила в Москве

у своих знакомых,

одной сменой дежурили мы -

в первую ту ночь

жёны всех пожарных.

Я, Людмила Игнатенко,

Ващук и Титенок,

Тищура, Правик

и Таня Кибенок.

Варили мужьям бульон,

носили им в палаты,

врачи запретили молочное, мясное

и всякие салаты.

На следующий день

больным стало хуже.

Больным запретили

ходить по коридорам,

общаться и вставать,

каждого уложили в ложе

с лампой обогревом,

а обычную кровать

убрали.

Жён к мужьям, строго настрого

не пустили больше,

напрасно, Гуськову

мы просили долго.

Каждый больной болезнью лучевой,

как цепью был прикован к ложе,

в палате одиноко мучился от болей,

крепился и стонал,

и как Иисус Христос

на кресте распятый Идолом,

в муках умирал.

Мне лично не понятно:

"Почему врачи людей не понимают?

Почему

жену родную

к родному мужу не пускают?

Кто позволил?

Кто посмел?"

Ночью я тайком -

сестрёнка пропустила,

я к Васе быстренько мельком

целую ночь я с мужем

время проводила.

То простынь заменю,

то подушечку поправлю,

часами у ног его сидела...

поверну его и так и сяк,

судно выносила.

Желудки больных

больше не воспринимали пищу,

а так хотелось

родного, дорогого накормить,

хоть немножечко

боль родному облегчить.

Как любила я

муженька родного, ненаглядного?

А мой родной так меня жалел,

наверное, на свою погибель.

Больным с каждым днём

становилось хуже, хуже.

Надежды никакой!..

только я, как человек,

который мужу нужен.

При муже на глазах

я крепилась и держалась.

Отойду от милого, родного

и снова вся в слезах.

Вскоре, радиация, ожоги мужа

стали выходить наружу.

Во рту, щёках появились

сначала маленькие язвочки,

вид принимали странный,

быстро разрастались,

превращаясь в раны.

Пластами отходила слизистая,

цвет тела становился синий,

потом ярко-красный

и, в конце концов,

буро-чёрный, чёрный.

Муж менялся на глазах,

каждый день я встречала

другого человека,

посмотрю тайком на мужа

и вся душа в слезах.

К больным в палаты

стало заходить опасно,

всё радиацией "светилось" -

всё в изотопах...

и мебель, и полы, и штукатурка

на стенах и потолках.

Мне иногда становилось

даже страшно.

Первоначально, надписи

украшали стены.

В туалете написано пером:

"В палате были тараканы,

понюхали рентгена,

убежали мигом".

Нынче, не до шуток стало.

Медсёстры, врачи

от переоблучённых больных

получили допустимую дозу

радиоактивного облучения.

Заходили теперь в палаты,

обслуживали обречённых

только медики-солдаты.

На соседних этажах

выселили всех больных.

Убрали людей нормальных

от людей радиоактивных.

Убрали от радиации подальше.

Жён к больным, кроме меня