Немногое о многом
Шрифт:
но даже отойти.
Муж постоянно звал:
"Люся! Люсенька! Где ты?"
"Я здесь, родной!
Я здесь, мой дорогой!"
Обслуживала его сама,
других больных
обслуживали солдаты.
Каждый день слышу: "Умер! Умер!"
Умер Тищура, умер Кибенок.
Сегодня - Правик умер.
Как молотком по темечку,
слова грустные, скупые
нагоняли - печаль, тоску.
У
начала трескаться кожа,
а потом и на руках,
всё тело покрылось волдырями,
потемнело, почернело,
как будто в синяках.
Ворочал головой -
на подушке клок волос.
"Что делать?" -
врачу задала вопрос.
Постригли всех,
постригла и я, родного,
слезами обливаясь,
как будто совершала грех.
Больных угостили
мандаринами, апельсинами.
Муж: "Возьми", -
тихонько между нами.
"Нельзя!
– медсестра
остановила строго, -
Полежал возле больного -
его не то, что есть опасно,
к нему прикасаться страшно".
Больным кололи наркотики -
дабы больные больше спали,
легче переносили
свои страдания-муки.
Меня постоянно -
не первый и не последний раз,
с палаты гнали -
просили, унижали.
Но я снова и снова
шла к нему...
своему любимому,
своему ненаглядному.
Настойчивость мою
все осознали с болью
и к мужу снова и снова
пропускали ночью.
Гуськова вторично
вызвала меня за сутки
прочитать нотацию для убеждения
и поддержки:
"Вы должны не забывать -
перед вами уже не муж,
а радиоактивный объект
с высокой плотностью заражения.
Вы же не самоубийца -
возьмите себя в руки".
Вопреки упрёкам и запретам
я снова и снова
сидела у постели мужа
на двоих разделяя муки.
Поднимаю родного, а на мои руки
прилипла его клоками кожа.
К мужу, моей кровинке,
боялись прикасаться все.
Медсёстры прекрасно знали,
я рядом, я в бытовке,
если надо - меня быстро звали.
Больные с болезнью лучевой
находились под наблюдением учёных.
Учёные проводили групповой
осмотр, фотографировали обречённых.
Говорили любопытным изредка:
"Знаний требует наука".
После аварии на АЭС
двенадцать дней прошло,
а родному, ненаглядному
столько
Поднимаю мужа с кровати,
а внутри гремят все кости.
От костей всё тело отошло.
Высох от нуклидов весь -
стал лёгок, как дитя,
а был рослый, был мастер спорта -
олимпиада была его мечта.
Не мог мой родной
ни говорить, ни пошевелить рукой.
Как на больной мозоль с оскоминой,
муж неподвижно смотрел в потолок,
редко мигал веками без ресниц,
выпали у бедняжки с кожей
из омертвевших клеток.
Празднуя скорую победу смерти
в душе бесились черти,
а в глазах горел огонь протеста
и нежелание подчиниться смерти.
Я в истерике: "Он умирает!"
А медсестра в ответ:
"А что ты хочешь?
Он получил 1600 рентген.
Смертельная доза 400 рентген".
После похорон пожарных -
Вити Кибенок
и Володи Правика,
я с Таней Кибенок
с кладбища вернулась
уставшей и больной.
Меня срочно вызвали к Гуськовой.
В своём рабочем кабинете,
бросив на меня печальный взгляд,
Ангелина прямо, вежливо сказала:
"Ваш муж умер 15 минут назад".
Я даже не помню,
как вошла в истерику.
Говорили мне потом:
"Сколько было крику?"
Меня час, может два
врачи, медсёстры
приводили в чувство,
как во сне - помню смутно,
как уносили санитары.
Кстати, когда умерли с ЧАЭС больные,
в больнице сделали ремонт.
Вынесли всю мебель,
взорвали весь паркет,
скоблили потолки и стены.
ПРОСТИТЬСЯ НАДО!
Военные переодели мужа
в военную, парадную форму,
тело в гроб нежно положили,
сверху бархатом накрыли.
Без обуви, босого -
распухли ноги у бедняжки моего.
Я со стороны -
за ритуалом наблюдала молча,
смотрела со слезами
на мужа своего.
Вскоре, ко мне женщина подошла
и вежливо сказала:
"Проститься надо",
но не пустила близко к гробу.
Многодневным горем
выстрадала я такую просьбу.
Окунув больную душу
в терпенье, в грёзы,
как туча разряжаясь в грозы,
я стояла тихо, проливая слёзы.
Тело в парадной форме