Немой
Шрифт:
ПРИЖИВАЛЬЩИК ДЯДЯ РАПОЛАС
Чудесный весенний день — день пасхи. Целую ночь люди провели в костеле на всенощном бдении, пели псалмы, слушали проповедь, витали в облаках вместе с ангелами; в их ушах еще стоит позвякивание колокольчиков на светильниках, в глазах еще рябит от множества огней в густой темноте. Дома остались одни старухи, чтобы приготовить еду повкуснее да пожирнее. Особенно все спешили отведать топленого молока, чтобы, так сказать, «навощить кишки», которые все семь недель великого поста не видели ничего жирного и которые, если их сразу нагрузить мясными кушаньями, могут, чего доброго, расклеиться и отказать
Раполас Гейше, называемый нынче дядей-приживальщиком, и его «сынок» — младший ребенок брата Довидаса, Адомукас, в обряде воскресения Христова не участвовали. Оба они сладко проспали, пригревшись в постели, чуть не до возвращения остальных из костела. Адомукас уже успел воочию убедиться, что наступила пасха: проснувшись, он обнаружил у себя под подушкой парочку красных яичек, точно таких же, какие в субботу матушка варила в луковой шелухе. Схватив их обеими ручонками, он как был, без штанишек, помчался к матушке поделиться своей радостью. Та несказанно удивилась — ай да красота, вот это подарок! — повертела яички в руках и, прищелкнув языком, сказала:
— Выходит, пора тебе, детка, разговляться. Видишь, пасха пришла, значит, Иисус воскрес, с минуты на минуту наши прибудут — услышим по стуку, дорога-то за ночь промерзла.
Адомукас хотел разговляться непременно с любимым дядюшкой. Предстал с пасхальными подарками и перед ним, поразил и его, подобно матушке, неописуемой их красотой. Когда тот налюбовался ими, Адомукас протянул одно яичко дяде, велев держать его крепко, а сам он сейчас стукнет по нему своим.
— На, бей, — послушно согласился дядя, низко нагнувшись над ребенком и нарочно зажав яичко почти целиком в руке.
— Пусти, дядя, ну дай же мне стукнуть! — малыш стал разжимать огромный мужской кулак своими крохотными детскими пальчиками. Дядя поддался, и когда почти все пальцы были разжаты, Адомукас кокнул как попало своим яйцом. У него уже готовы были сорваться с языка заветные слова, слышанные от взрослых: «Твое лопнуло!» Но тут он увидел на своем яичке трещину и, поняв, что остался с носом, стал отсасывать вмятину:
— Ничего не поможет — моя взяла, давай битое! — протянул дядя руку за яйцом. В глазах у Адомукаса сверкнула слезинка.
— А чем же мне разговляться? — спросил он.
— Ладно уж, пусть каждый оставит себе свое и пошли-ка разговляться, — примирительно предложил дядя Адомукасу и, взяв его за руку, повел к столу.
— Дай-ка нам маслица сверху, не то подавимся, дайся, — обратился он к невестке.
Довидене положила и тому и другому. По случаю пасхи она была в хорошем настроении.
— А теперь примемся за те, что получил я, — сказал дядя Раполас, вытаскивая из печки два алых яичка.
Со смаком уписали и эту парочку. Больше яиц не было, но на сей раз и этого было достаточно.
— А сейчас пошли крашенки собирать. Тетёхи-дурёхи небось уже для нас припасли. Нужно только торбу побольше взять.
И он дал Адомукасу маленькую свежевыстиранную торбочку, затянутую тесьмой. Малыш, сияя от гордости, повесил ее на шею.
— Что ж, пошли! — сказал он.
— Погоди-ка! — остановил его дядя. — Да как же ты без портков по деревне-то пойдешь? А ну как девки увидят, на смех поднимут. Скажут, у Гейше кавалер совсем уже большой, небось целых четыре года стукнуло, а он все задом сверкает! Ну нет, нужно одеться, как положено, дайся. И штаны натянуть, и зипунишко надеть, чтобы не замерзнуть, и картуз от солнца не забыть, и обуться. Плясать мы с тобой, правда, пока воздержимся: погодим до вечера, когда парни начнут тренькать-пиликать; а пока лишь
— Пошли сначала к Гражису. У них точно парочку дадут. Наверняка знаю, своими ушами вчера слышал. Потом — прямиком к Укснису. Там нам только одно яичко предложат. Тетёха-дурёха там ох и злющая, к тому же своих ребятишек у нее нет, послать по дворам за яйцами некого. А раз ты Довидихиному ребятенку яичко сунула, значит, и та свиньей не будет — твоему сынку крашенку подарит. Вот и квиты. Ну, а не отдаст — значит, в долгу останется.
Так рассуждал вслух дядя Раполас-приживальщик, собирая Адомелиса за крашенками. Довидене слышала каждое слово, и у нее прямо язык чесался, так хотелось поддеть деверя, но ради такого светлого праздника она сдержалась. Она радовалась в предвкушении того, что ее Адомелис насобирает с бору по сосенке яичек и принесет домой полную торбочку. Однако за все это придется расплатиться тем же, подробно выспросив перед этим, кто из соседок и насколько расщедрился. И поэтому она лишь процедила сквозь зубы:
— Ладно уж, ступайте, добытчики! У нас-то один всего пойдет, а от Гражене целых трое примчатся. Это, если каждому по одному, уже не два получается, что Адомелису посулили.
— А ты, Адомелис, не больно-то ломай голову над мамашиными счетами-расчетами. Ты знай бери. Да не забудь каждый раз руку поцеловать. Бабы, они народ злой. Не приведи господь не угодить! За словом в карман не полезут, скажут, что Довидиха своего мальчишку не воспитала, что Довидихин сын неотесанный, лапотник, взрослых не уважает, что для него в следующий раз и одной крашенки жалко. А поцелуешь ручку, бабы и растают, снова яичко получишь, и никто твоей гордости не заденет. А иметь гордость и достоинство человеку, ой, как нужно… — поучал дядя Раполас, когда они, позавтракав вместе с вернувшимися из костела домочадцами, отправились в деревню.
— Вот тебе палка. Скачи на ней верхом. Да форси побольше. Ты у нас парнишка как-никак, а значит, кавалер.
— Дядя, я, как ты, хочу на палку опираться, а не ехать, — говорит Адомелис.
— Ладно уж, раз хочешь передразнивать дядю, опирайся, — соглашается дядя.
Адомелис хватается за палку слишком высоко и оттого не может опереться на нее. Увидев это, дядя сдвигает его кулачок пониже.
— Видишь, Адомелис, какой ты еще несмышленыш! Палка-то, пожалуй, вдвое побольше тебя будет, а ты за ее конец хватаешься. Вот тебе руки и не хватает дотянуться.
Тогда Адомелис опирается ниже, но свободный конец палки так велик, что она никак не хочет упираться в землю, а все время клонится вперед.
— Нет уж, лучше я на ней верхом поскачу, — решает Адомелис и уже задирает было ногу, но, покачнувшись, теряет равновесие. И не схвати его дядя за шиворот, он шлепнулся бы на землю.
— Гляди-ка, то ли конь у тебя норовистый, то ли ты сам под хмельком. А вообще-то девкам нравится, когда конь под седоком стоять не хочет. Но когда сам кавалер устоять не может и на коня никак не вскочит, то рискует получить по физиономии чулком, набитым золой: как ты, мол, посмел навеселе явиться, дайся. Так что гляди, не забывай — пьяным к девкам не приезжай, не то засмеют, унизят. А без чести, дайся, человеку никак нельзя. Вот, скажем, я. Не будь у меня в свое время достоинства, разве назначили бы меня распорядителем? А ведь распорядитель — это глаза и уши господина. И уж если распорядителя не будут слушаться так, как самого хозяина, считай, что он и не распорядитель вовсе и ему не плетью пощелкивать, а вилами навоз разбрасывать.