Ненаследный князь
Шрифт:
— Панночка, — горничная все-таки заговорила, — нельзя закрывать дверь.
— Почему?
— А вдруг пожар?
— Так я тогда открою, — резонно возразила панночка Белопольска, позволяя обвязать себя широким поясом, расшитым аквамаринами и янтарем. — Но я не привыкшая, чтоб ко мне в команту да двери нараспашку. Ходи, кто хочет, бери, что видит… вы не подумайте, что я про вас… да и… у меня репутация! А тут мужики шастают…
— Что, простите? — Горничная от удивления обронила щетку.
— Мужики,
…а с чего это серая девица посерела пуще прежнего?
Любопытно.
— Ну я и решила пройтися, чтоб сон нагулять. Дома-то мне б принесли молочка с медом. После молочка с медом спится славно, а тут… только гулять. Ну и выглянула я…
— И что?
— И ничего. Темень такая, что хоть глаз выколи! И еще зеркала эти! Жуть! Я-то зеркал не боюся, но такое от… будто бы глядит кто на меня с той стороны…
Горничная вздрогнула и губу прикусила, словно велела себе молчать.
— Но я не из пугливых, я-то во всякую этакую чушь не верю ни на мизинчик! И пошла себе… шла-шла… а там гляжу — мужик!
— Где?
— Да в коридоре!
— Здесь?!
— А где ж еще?! Стоит, головой крутит… смотрит… и так не по-доброму смотрит… я тихонько и отступила. Оно ведь нематериальное — чушь, а материальный мужик — это очень даже сила. И как знать, чего у него на уме?
— Как? — зачарованно переспросила горничная.
— А никак! Вдруг бы он на мою честь девичью покусился бы? Я к себе и кинулась… дверь заперла… и сидела тихонько, только потом заснула. Я ж говорю, моцион — он для сна весьма себе пользительный. — И панночка Белопольска выразительно зевнула.
— Вы… — тихо сказала горничная, покосившись на зеркало, так и прикрытое покрывалом. Странно, но никто ни словом не упрекнул Тиану в этакой вольности. — Вы… все придумали…
— Что я, на фантазерку похожая? — возмутилась панночка Белопольска.
— Нет, конечно, нет, но… мужчинам нельзя бывать в Цветочном павильоне… мужчины… это… это неправильно…
…а ведь она в самом деле напугана этой Себастьяновой фантазией.
— Почему неправильно? — Себастьян взял девицу за руку и усадил на кровать. — Нет, мужчины — это очень даже правильно, но после свадебки. Мне и дядечка мой так говорил, мол, дорогая моя племянница, ты мужчинов слушай, да не слушайся… будут тебе горы золотые обещать, так ты им так и скажи, что, мол, на все согласная, но только после свадьбы. Так оно по чести будет, по справедливости…
От девицы пахло пылью.
И не обыкновенной, домашнею, а пылью древней, дрянной… и гниловатой…
— Неправильно, — произнесла горничная,
— Панна Клементина? Вы ее боитеся? Тьфу, да я не скажу…
— Она… вы не понимаете… она…
— Эва! — Этот голос заставил девицу очнуться и подскочить. — Эва, что случилось?
Панна Клементина стояла в дверях, скрестив руки на груди, и выглядела донельзя раздраженною. Горничная тотчас спохватилась, вскочила, засуетилась, щетку выронив…
— Нам голова закружилась, — доверительно произнесла Тиана, глядя на панну Клементину снизу вверх. — Вот сидели-сидели, а она как закружится. Это небось к дождю. Вот у нас в городе — примета верная, ежели начинает голова кружиться, то погода всенепременно переменится…
— Я жду вас внизу, панночка Тиана.
Клементина развернулась и, подобрав юбки, зашагала прочь.
— Так что там…
Бесполезно, упущен момент, и горничная нацепила прежнее безучастное выражение лица. Она споро собрала волосы в хвост, перевязав его желтою лентой, подала зонт и перчатки, шепнув:
— Вас ждут.
И вправду ждут… все красавицы и панночка Мазена, которая выглядела весьма бледной, но по-прежнему прекрасной.
Живой.
— У вас в городе принято опаздывать? — ехидно поинтересовалась Богуслава.
— Только по уважительной причине…
Мазена держалась в стороне…
…откуда взялась?
…и Аврелий Яковлевич не предупредил об этаком повороте… не знал?
Похоже на то.
— Дорогие панночки, сегодня мы отправляемся на пикник, где…
Панночки ревниво поглядывали друг на друга.
— …общение в тесном кругу с членами королевской фамилии…
Ничего против пикников и королевской фамилии Себастьян не имел, но лишь надеялся, что у Аврелия Яковлевича день пройдет более плодотворно…
Аврелий Яковлевич заподозрил неладное по пригоревшим блинцам, каковые подали ко всему с задержкой. И Лукьяшка, и без того после приснопамятной статейки косившийся недобро, ныне выглядел бледным, напуганным.
— Что с тобою? — спросил Аврелий Яковлевич, позевывая.
Все ж таки преклонный возраст сказывался. Не на четвертой сотне лет по ночным погостам шастать, для того молодняк имеется, у которого удаль в одном месте свербит, желание выслужиться. И в другом каком случае Аврелий Яковлевич нашел бы, кого в Гданьск отправить, да не можно…
— Ничего, — прошелестел Лукьяшка, лицом зеленея. И глаз его левый нервически задергался.
— Врешь. — Аврелий Яковлевич смерил холопа внимательным взглядом, отмечая, что и губы у него трясутся, и руки… и сам он того и гляди богам душу отдаст. — Иди уже…