Ненастье
Шрифт:
— Как Татьяна? Нормально довёл до дома?
Герман догадался, что Серёгу заботила папка, которую вынесла Таня.
— Всё нормально, Серёга, всё тогда было в порядке. А как ты?
— Заебись! — Серёга ощерился в улыбке, словно был страшно доволен, и напоказ потянулся, как после сладкого сна. — Отдыхать — не подыхать! Голодом не кормят, здоровье не болит, работаем умственной деятельностью!
Он балагурил неестественно — убеждал себя, что всё прекрасно, всё по плану, всё под контролем. Но Герман видел, что Серёга подавлен
— Серый, тебе дали пять минут, — напомнил Герман. — Говори о главном.
— Короче, Немец, нас тут, бля, приделали накрепко, — тотчас негромко заговорил Серёга. — Оттопчутся, гады. Надо мостырить нам гавнистию. Я всё придумал. Слушай внимательно. Бескровный вариант, парням не подстава.
Подавшись вперёд, Серёга быстро и чётко изложил свой план действий «афганцев», чтобы вынудить начальство до суда освободить арестованных лидеров «Коминтерна». Герман в очередной раз удивился выдумке Серёги. Конечно, деятельному Лихолетову киснуть в СИЗО было невыносимо.
— Всё понятно? Запомнил? Передай Бычегору. Надеюсь на тебя, Немец.
Герман шагал по бульвару от горотдела к остановке трамвая, щурясь на солнце, разглядывал девушек, таскал фисташки из пакетика и размышлял: почему он и почему Егор? Серёга всё рассчитал точно. Из реальных лидеров «Коминтерна» на воле остались Гоша Лодягин — секретарь, Билл Нескоров, Гайдаржи, Воха Святенко и Бычегор, который во время штурма «Юбиля» валялся в больничке со швом, открывшимся, когда ломали «Чунгу» и Бобона. Но только Егорыч не зассал бы организовать то, что задумал Серёга. Однако следак не согласился бы дать с ним встречу — все знали, что за зверь Егор. И поэтому Серёга вызвал Германа: и надёжный, и властям не подозрителен.
Серёга придумал перекрыть железную дорогу, но не так, чтобы парни легли на магистраль, а занять небольшую станцию — вокзал и диспетчерский пункт. И не надо загораживать пути: начальство наверняка само не выпустит поезда на линию, где потерян контроль. А вокзал — это не «рельсы-рельсы, шпалы-шпалы», здесь можно держать оборону от ОМОНа. И властям не в чем будет обвинить «афганцев» — они всего лишь проникли в служебные помещения. Серёга даже указал, какую станцию надо взять, — Ненастье.
В тот же день вечером Немец пошёл к Быченко домой.
Бычегор получил квартиру в левом доме «на Сцепе» на четвёртом этаже. Герман никогда не бывал у Бычегора. В Батуеве везде ставили на подъезды железные двери, а двери в высотках «на Сцепе» пока что оставались прежние — фанерные и расхлябанные: никакие домушники не рисковали соваться к «афганцам». Немец поднялся пешком и позвонил в квартиру Быченко.
Егор был женат, Немец не раз видел его жену — маленькую, красивую и фигуристую бабёнку. Её звали Лена. Во дворе она ни с кем не дружила, не звала в гости, и её считали стервой. Она открыла дверь.
— Егорыч дома? — спросил Герман.
Лена молча закрыла дверь, и Герман опешил: как это понимать? Он постоял на площадке, не зная,
— Заходи, — сказал Бычегор, будто Герман выдержал какую-то проверку.
Герман разулся в прихожей.
— Пусть тапки наденет, — из дальней комнаты приказала Лена.
У Быченко была большая трёхкомнатная квартира. Герман вспомнил, как Егор приносил в жилищную комиссию «Коминтерна» справки, что будет заселяться с тёщей, тестем и сестрой жены, но даже из прихожей было ясно: Егорыч с женой живут вдвоём, без родни. «Смухлевал!» — с удивлением понял Герман. Могучий Егор как-то не вязался с мелким бытовым обманом.
— Иди в кухню, — кивнул Быченко.
Он посадил Немца за кухонный стол и грузно уселся напротив.
— Когда сам не пью, другим не предлагаю, — сурово сказал он и окликнул жену в глубине квартиры: — Ленка, налей нам чаю.
Пришла Лена в лёгком восточном халате с драконами. Обдавая запахом парфюмерии, она поставила две фаянсовые кружки с надписями «Егор» и «Наш друг», сноровисто налила кипяток, двумя пальцами бросила в воду пакетики чая, экономно положила в вазочку варенья и молча ушла.
— Что у тебя за проблема? — напрямик спросил Бычегор.
— Не у меня. Я сегодня встречался с Серёгой. У него для тебя план.
Герман пересказал Егору Серёгин замысел. Быченко слушал, постукивая пальцами по столешнице. Он был в майке-тельняшке и длинных спортивных трусах. Какой всё же Егор могучий, подумал Герман. Плечи как футбольные мячи, грудь как бочка, толстые руки торчат в стороны, как вековые ветви. Парни любили Егорыча, потому что он был сильный и прямой, но Герман понимал: раскачан Бычегор от анаболиков, а прямой — потому что недалёкий.
Егор выслушал Немца и сказал устало-начальственным тоном:
— Ясно. Я подумаю, что тут можно сделать.
Он молчал, будто думал: принять предложение Серёги или отвергнуть?
— Вообще-то, Егорыч, это план для исполнения, а не для обсуждения, — осторожно напомнил Герман. — Серый и сейчас командир «Коминтерна».
— Он даже на киче всё такой же, — с досадой и презрением сказал Егор. — Суетится как молодой, с каждым чёртом договаривается: ты мне друган, я тебе друган. Кто обосрётся, он газетку мнёт. Пионербол, бля. В Афгане такие с брони в бинокль смотрели, когда я с вертушки на перевалы камнем падал.
— Егор, не бурей, — холодно ответил Герман. — Давай о деле.
— Свожу я бойцов в этот культпоход, не вопрос, — Егор повёл мощным плечом, словно освобождаясь от чего-то. — Но не так всё надо. Ясельки, бля.
Из кухни Герман видел гостиную Егорыча — полутёмную от пышных портьер с кистями, заставленную массивной полированной мебелью. В шкафах рассыпчато блестел хрусталь; хрустальная люстра, диван и кресла были прикрыты чехлами; на полу и на стенах распростёрлись багровые ковры. Это была гостиная директора гастронома, а не командира спецназа.