Ненасыть
Шрифт:
Михась поворачивает голову и, выгнув бровь, говорит:
– Во дворе. Кормит Кроля. Сейчас зайдет.
Словно дождавшись этих слов, в коридоре раздаются тихие шаги.
– Здравствуй, Вера, – шелестит мягкий голос. – Поздравляю с рождением дочерей.
Мелькают черные перья, в кухню врывается аромат полевых цветов. Серый моргает и понимает, что огромная птица, севшая на правое плечо Михася – всего лишь видение. На самом деле Василек просто положил туда руку, а терпкий запах трав источает венок… да, из небесно-голубых васильков. Василек бесцеремонно кладет венок на
– Поздравляю? – кипит мама. – Это же вы виноваты, что они родились раньше срока! Где вы были?!
– Не помню, – следом за Михасем, точно так же безразлично повторяет Василек, и по его губам скользит тонкая издевательская улыбка.
Мама кипятится еще больше.
– У хозяев, да?!
– Возможно.
У мамы делается такое лицо, что Серому остро хочется нырнуть под стол, прихватив с собой Вадика.
– Мамуль, ну хватит уже… – говорит Вадик и открывает принесенный Михасем мешок. – Что тут… Ого!
На стол выкатываются огромные спелые груши. Красивые, золотистые, они моментально приковывает все внимание к себе.
– Откуда такое сокровище? – забыв обо всем, спрашивает брат. – У хозяев же только яблоки…
– Мы видели родственника хозяев, Поля, – объясняет Михась неохотно. – Его подарок… А где Прапор?
– В мастерской, – Кажется, что в голосе мамы сосредоточено все недовольство мира. – Он в последнее время оттуда и носа не показывает!
Вадик многозначительно тычет Серого локтем. Серый толкает в ответ ногой. На их возню не обращают внимания.
– Нет, ты представляешь, Вера? Михась и Василек все время были у хозяев, а те промолчали и наврали! – вновь заводится мама. – Вот что им стоило сказать правду? Зачем доводить?
– Мы не помним, где были, – поправляет Василек.
Мама хмыкает.
– Не понимаю, почему вы врете. Усадьба – единственное место, где мы не смотрели. Где еще вы могли спрятаться? Да даже если вы правда не помните… Кто еще у нас играет с мозгами? Я молчала, но это уже переходит все границы! Ясно же, что хозяева зачем-то спрятали их у себя, а нам наврали! Вадик, сделай что-нибудь!
Вадик, на которого внезапно сваливается ответственность, хлопает глазами.
– Что мне сделать-то? – ошарашенно спрашивает он.
– Поговори, пригрози, приструни! Сколько они будут над нами издеваться, в конце концов?! А ты чего молчишь, Михась? Ты же…
– Не вмешивай меня, Марина, – ледяным голосом отрезает Михась. – Против Зета и Ам… Юфима ни я, ни Василек ничего не сделаем. Всё. Верочка, покажи мне дочек. Как хочешь их назвать?
– Как тебе Маша и Даша?
Верочка с нервной улыбкой уводит его в гостиную, где стоит колыбель. Василек вскакивает и тенью скользит за Михасем. Серый смотрит им в спины с неприязнью. Луковицу хочется запустить не только в Михася, но и в Василька, а потом долго объяснять Верочке, почему ей нужно было закатить скандал или хотя бы не обнимать своего блудного муженька.
– Вот дура… – вторит Олеся мыслям Серого. – Как можно быть такой овцой?
– Угу, – поддакивает Тимур.
– Так, всё! – не выдерживает Вадик. – Михась
– Во всем виноваты Зет и Юфим! – восклицает мама.
– Это не наше дело, где были Михась и Василек и почему, – Вадик чеканит каждое слово. – Они живы и здоровы, они вернулись и принесли груш. С остальным Верочка разберется без нас. Что такое, мама? Ты же хотела, чтобы я взял ответственность! Съешь грушу и успокойся! Пойду, кстати, отнесу одну Прапору.
Его уход кажется побегом с поля боя – так трусливо он отводит взгляд от мамы.
– Я этого так не оставлю! – шипит она.
– Слушай, ну успокойся уже, пожалуйста… – неуверенно говорит Серый.
Мама молча разворачивается на пятках и, гордо вскинув голову, уходит. Судя по негодующему топоту – наверх. Серый провожает ее взглядом, вздыхает и возвращается к готовке. К нему присоединяются Тимур и Олеся.
– Молиться пошла, – бросает Тимур в пустоту. – До сих пор надеется, что Бог все уладит…
Серый слишком глубоко вонзает нож в луковицу, в нос бьет горький запах.
– А не прикусил бы ты свой язык?
– А я чего? Я ничего! – Тимур пожимает плечами, не прекращая чистить морковь. – Ваша мама – непостижимая личность. Вокруг творится черт-те что, а она до сих пор не поняла, что если мы и нужны какому-то богу, то явно не тому. Вон, хозяева явно по язычеству тащатся.
Серый так удивляется, что чуть не роняет нож.
– С чего ты взял?
Тимур возводит глаза к потолку, стучит себя по губам кончиком пальца и, наконец, определяется:
– Ну, во-первых, вся эта замуть с желаниями и благодарностями. Что-то я не припоминаю, чтобы наш всемилостивый единый заморачивался по хотелкам своих любимых детей. А вот во всяких языческих мифах такое сплошь и рядом: желания, последствия, превращения во все подряд… Дальше – храм. За три года с такими возможностями можно было отгрохать роскошную церковь с золотыми куполами. Но Юфим фигачит богослужения на развалинах. А единый не настолько всемилостив, чтобы терпеть подобное неуважение. Ну и в-третьих, ваша мама прямо сказала: службы идут не по христианским канонам. В буддизме жертвы богам не приносят, для индуизма у нас география не та. Остается язычество. А если вспомнить слоган про Эрисихтона… И щит, который хмарь отгоняет, током бьется… Короче, я бы поставил на греческий пантеон. Те ребятки под разными именами отметились у всех европейских народов. Они куда древнее веры в единого.
– Круто ты! – говорит Олеся с восхищением.
От звука ее голоса Серый чуть не роняет нож. Судя по вздрогнувшему Тимуру, он тоже забыл о том, что Олеся все еще с ними.
– Не делайте, пожалуйста, такие лица! – закатывает она глаза. – Я, вообще-то, не дура. И тоже, кстати, кое-что просила, если вы не забыли.
– И тоже… столкнулась с последствиями? – неуверенно предполагает Серый. – Например, видела в зеркале… не совсем себя?
– Ага, – кивает Олеся.
– Почему молчала тогда? – возмущается Тимур. – Даже мне не сказала!