Ненавистная фрау
Шрифт:
— А я совершенно не знаю, каковы мои предпочтения. Раньше я всегда хотела посмотреть большой мир, потом два семестра отучилась на юридическом и поняла, что это не мое. В двадцать два года я поступила в полицию, и мне это очень нравится.
— Вы ведь семь лет не работали. Почему? — осведомился Боденштайн. Он осознавал, что вторгается в очень личную сферу жизни своей коллеги, но любопытство взяло верх.
— Так захотел мой муж. — Пия гладила Багиру за ушами. — Он хотел иметь домашнего сверчка для дома и плиты.
— Но это все не про вас. — Боденштайн внимательно посмотрел на нее.
— Мне потребовалось довольно много времени, чтобы самой это понять, — не задумываясь сказала Пия. — Но сейчас у меня все в порядке.
— Остерманн должен
— У Дёринга рыльце в пушку, и его жене это известно. — Пия закурила сигарету. — Но она не хочет ничего говорить, так как опасается своего мужа.
— И не напрасно, сказал бы я. Дёринг умеет внушать страх. — Боденштайн откинулся назад. — Хотя мы и нарыли массу вещей, которые, без сомнения, являются противоправными и даже криминальными, но, к сожалению, расследование нашего дела вряд ли продвинулось хотя бы на миллиметр.
Пятница, 2 сентября 2005 года
Первый визит в это утро Боденштайн нанес старшему прокурору. Он намеревался добиться получения ордера на арест Ганса Петера Ягоды, прежде чем предъявить ему видеофильмы и записи телефонных разговоров. Прокурор колебался, пока Оливер не пояснил, что в деле замешан его высокопоставленный коллега и в связи с этим история обрела совсем иную силу действия.
— Если Ягода узнает, что нам известно, — сказал он, — то он не будет молча ожидать наших дальнейших действий. Я пока не в курсе, как все это связано, но уверен, что Ягода шантажом, с помощью этих фильмов сексуальной направленности, хотел расчистить себе путь. В отношении его фирмы началось следствие, но внезапно все заявления были отозваны.
Это было непросто, но Боденштайну все же удалось убедить прокурора, что Ягода, находясь на свободе, может существенно помешать расследованию.
Записи, которые Изабель Керстнер делала в своей записной книжке, выглядели как короткий дневник. Очевидно, для определенных имен она изобрела условные обозначения, так как книжка была полна постоянно повторяющихся символов, завитков и комбинаций букв. Ее телефонная книга была практически не зашифрована, при этом она, правда, часто опускала имена или фамилии. Старший прокурор Гарденбах фигурировал как «Гарди». Изабель записала номера его служебного и мобильного телефона. За последние полгода она встречалась с ним девять раз. К сожалению, записи прекратились за четыре дня до ее смерти, так что непонятно, знала ли она о встречах, как это было с Ягодой в субботу вечером, заранее или все происходило неожиданно. Из компании «Телеком» тем временем были получены полные выписки со счета ее мобильного телефона, осталось дождаться еще профиля перемещения телефона. Легко дешифровывались денежные суммы, которые Изабель Керстнер педантично записывала. В пятницу, девятнадцатого августа, она получила от Кампманна три тысячи евро, а в июле ее вознаграждение от некоего «$» в целом составило двадцать четыре тысячи евро. Вскоре удалось выяснить, что обозначение «$» относилось к Гансу Петеру Ягоде, так как именно от него регулярно начиная с апреля поступало большинство наиболее крупных платежей.
— В период с марта до середины августа она получила от Ягоды семьдесят восемь тысяч евро, — сообщил Андреас Хассе после сложения всех зафиксированных платежей.
— И ей этого было недостаточно, — заметил Венке. — Такая алчная маленькая дрянь!
— Во всяком случае, она сразу же купила себе «Порше», — сказал Хассе. — Мелочь, учитывая заработок.
Боденштайн слушал вполуха и одновременно перебирал фотографии, которые они обнаружили в тайнике под полом. Он рассматривал старые снимки, где Изабель была еще ребенком. На них были изображены мужчина лет пятидесяти в роговых очках, привлекательная женщина, полноватый молодой человек и маленькая девочка. На обороте детским неразборчивым
— У нас есть лупа? — взволнованно спросил он.
— Где-то была. — Катрин Фахингер вскочила и через минуту вернулась с увеличительным стеклом.
— Что там? — поинтересовалась Пия.
Не ответив, Боденштайн склонился над черно-белыми фотографиями, которые он разложил перед собой на поверхности стола, и напряженно исследовал их с помощью лупы. Затем он выпрямился.
— Вы узнаете этого мужчину? — спросил он своих сотрудников, передвинув снимки по столу ближе к ним.
Пия, Остерманн, Бенке, Хассе и Катрин Фахингер стали рассматривать фотографии.
— Это Гарденбах, — сразу определил Франк Бенке.
Боденштайн медленно кивнул:
— Но кто эта женщина? И как эти фотографии попали к Изабель?
— Позвольте узнать, что это за фотографии? — осторожно спросил Бенке.
— Я еще точно не знаю, — ответил главный комиссар.
В этот момент вошел курьер из суда и принес ордер на арест.
— Пойдемте, фрау Кирххоф, — сказал Боденштайн. — Сейчас мы навестим нашего друга Ганса Петера Ягоду.
Ягоды не было в офисе, но дама в приемной, более осведомленная, чем та, что была накануне, сообщила, что в первой половине дня его можно застать дома, в Кронберге. Дом Ганса Петера Ягоды оказался, как ни странно, обычным бунгало с четырехскатной крышей и коваными решетками на окнах. Правда, располагался он на достаточно большом участке земли, который имел размеры поля для гольфа и был столь же тщательно ухожен. Входную дверь открыла женщина лет тридцати пяти. Ростом почти с Боденштайна, она была не просто полная, а скорее жирная. В молодости она, вероятно, считалась привлекательной, но теперь контуры ее лица заплыли слоем жира. На ней были клетчатые бриджи для верховой езды и напоминающая палатку темно-зеленая рубашка поло с надписью «Гут Вальдхоф». Ее блестящие темные волосы были заплетены в косу. Боденштайн сразу вспомнил о презрительных комментариях на кассете с автоответчика Изабель Керстнер. Ягода сказал о своей жене «жирная курица», и Изабель сразу же назвала ее «моржом».
— Вы фрау Ягода? — вежливо спросил Боденштайн. Когда она кивнула, он представился и представил ей Пию Кирххоф. Женщина смерила Пию пронизывающим взглядом с ног до головы, а на Боденштайна, напротив, взглянула лишь мельком, без малейшего интереса.
— Мы бы хотели поговорить с вашим мужем. Он дома?
— Зачем он вам нужен?
— Нам необходимо поговорить именно с ним. — Боденштайн не собирался раскрывать ей свои карты.
— Подождите здесь. — Фрау Ягода наконец отступила назад. — Я позову его.
Она оставила дверь открытой, повернулась и тяжело зашагала в глубину дома.
— Настоящая валькирия, — заметил пораженный Боденштайн.
— Нечто гротескное, — пробормотала Пия, представив хрупкого Ганса Петера Ягоду рядом с этим подобием женщины.
Боденштайн с любопытством рассматривал интерьер. Стены из бутового камня и мощные деревянные балки производили впечатление сельского дома, с которым совсем не сочетались светлый пол из гранита и тонкие провода низковольтного галогенового освещения. Мебель в деревенском стиле мать Боденштайна уничижительно обозначила бы как «гельзенкирхенское барокко», хотя она стоила явно недешево.