Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Алисонька, внученька моя.
– Не понял, - ошеломленно хрипит Гордей.
У меня же срывает крышу. Когда дело касается детей, я превращаюсь в фурию.
– Ребенка отдайте, - рявкаю на эту сумасшедшую и, опередив растерявшегося Одинцова, выхватываю из ее рук Виолу. Крепко прижимаю доченьку к себе. – Вы кто такая? – выплевываю с вызовом.
– Бабушка Алиски, - гордо представляется. – А ты нянька?
Осознаю, что сейчас взорвусь – и плохо станет всем, но передо мной вдруг вырастает фигура Гордея. Он задвигает нас с Виолой за
– Тш-ш, папочка рядом, - шепотом успокаиваю плачущую дочку. Надеюсь, Гордей выставит неадекватную гостью за порог.
– Бабуль, мать твою, а ты ничего не перепутала?
– грубо рычит. – Явилась спустя столько лет. Даже внучку не узнала. Ты хотя бы помнишь, сколько лет Алисе?
Замираю, лихорадочно сминая пальцами Виолкину кофточку. Начинаю догадываться, кто перед нами, но отчаянно отгоняю эту мысль.
– Конечно. Она же родилась в день смерти моей дочери, - цедит женщина, подтверждая мои худшие опасения.
Сердце сжимается в страхе за малышку, которую я тоже считаю своей и не хочу ни с кем делить. Гордей же не позволит? Не отдаст ее никому?
В воцарившейся тишине раздаются легкие женские шаги, эхом разносятся по пустому подъезду, долетают до нашей квартиры.
– Леночка! – звучит следом приятный голос.
– Не могу дозвониться до Гордея.
Легкие сковывает тисками, и я пячусь вглубь коридора, захлебываясь от воспоминаний. На пороге появляется мать Одинцова, с которой мы познакомились в этой же квартире, но при других обстоятельствах. Ее образ с тех пор четко врезался мне в память, как будто совесть, мучившая меня за связь с чужим мужчиной, обрела лицо. Все мои сомнения и переживания вновь поднимают голову.
– А, уже сам открыл, - она осекается на полуслове, обратив все внимание на сына. Мягко улыбается, щедро источая родительскую любовь.
– Дверь была не заперта, - шипит его бывшая теща, как кобра, и буравит меня прищуренным взглядом. Кажется, начинает осознавать, что мы теперь одна семья, и этот факт ее не радует.
– Мам, ты на хрена ее сюда притащила? – бесцеремонно выплевывает Гордей, не скрывая ненависти и гнева. Он на грани, и мне страшно представить, что будет, когда сорвется.
– Ну, как же, - растерянно взмахивает ресницами Одинцова, придерживая подругу за локоть.
– Она родная бабушка.
Гор дергается, как от пощечины. Все его тело обращается в камень, плечи словно становятся шире, а тяжелое, злое дыхание заполняет мучительную паузу. Он был предан близкими людьми в самую трудную минуту, а теперь не может простить.
– Они с тестем отреклись от внучки, - рычит яростно. С вызовом и затаенной обидой.
– После похорон ни разу не приезжали, не интересовались ей, не звонили. Им было плевать, а теперь что изменилось?
– Им было плохо после ухода Алисы, как и всем нам, но пора отпустить боль и обиды, - аккуратно и ласково уговаривает его мама.
– Мы же раньше дружили семьями, не
– Можно подумать, мне офигенно было с новорожденным ребенком на руках. Тебе ли не знать, мам! – повышает голос будто в поисках поддержки. Одинцова опускает глаза, кусает губы и делает глубокий вдох.
– Хоть бы одна падла поинтересовалась, как у Алиски здоровье, нужна ли помощь и как она растет.
Небольшая квартира сжимается до размером спичечного коробка, весь кислород мгновенно сгорает, в воздухе пахнет ненавистью, и я не могу точно определить, от кого она исходит. Эта битва обречена на провал – в ней заранее победила смерть, несколько лет назад.
– Вот не хотела я ехать, зря ты меня уговорила, Олеся, - отмерев, ядовито цедит теща Гордея.
– Как был твой сын хамом, так и остался. Дочери меня лишил, а теперь и к внучке не подпускает. Я не собираюсь это больше терпеть, - отстраняется от подруги и делает шаг назад, в подъезд.
– Скатертью дорога, - пожимает плечами Гордей, спрятав руки в карманы домашних штанов.
Впервые вижу его таким жестоким, и мне становится страшно. Прежде всего, за него самого. Тьма прошлого убивает его изнутри, и мне дико хочется обнять его, избавить от боли, которую ощущаю, как свою, спрятаться вместе с ним от всего мира.
«Убийца», - лепечет бабушка Алисы одними губами. Как проклятие, от коротого у меня мороз по коже. До последнего надеюсь, что Гордей отвлекся и ничего не заметил, но… он считал это слово и теперь мрачнеет от боли. Боже, как он с ума не сошел в такой обстановке? Впрочем, он был на грани, когда мы познакомились.
Слезы бесконтрольно стекают по щекам, Виола затихает на моей груди, почувствовав гнетущую атмосферу. Приближаюсь к Гордею со спины, чтобы он ощущал нашу поддержку. Мы рядом. Несмотря ни на что. Слышу позади скрип двери, детский лепет и вкрадчивый топот крохотных ножек. Кажется, малыши вышли на разведку.
Мы здесь, любимый, мы с тобой.
– Гордей, зачем ты так? – сокрушается его мать, когда теща наконец-то уходит.
– Еще и при посторонних, - переводит добрый взгляд на меня.
– Здравствуйте, Виктория, я вас помню, вы педиатр Алисоньки, а почему…
Она спотыкается на половине фразы, наконец-то опустив глаза на Виолу - свою внучку, которую видит впервые в жизни. Умолкает, а я теряюсь с ответом, даже элементарную вежливость не могу проявить из-за волны страха, захлестнувшей меня и перекрывшей дыхание.
Что если она никогда не примет двойняшек?
Виола прижимается ко мне щекой, словно успокаивая. В этот же момент подходит Рус и протискивается между нами с Гордеем, протягивая ладошку разбитому, истерзанному отцу. Большая мужская рука бережно обхватывает маленькие пальчики, а уголки жестких губ приподнимаются в теплой улыбке.
– Ма-Вика! – разлетается по квартире, как контрольный выстрел, и малышка Алиска порывисто обнимает меня за ноги.
– Здравствуйте, Олеся Яковлевна, - через силу выжимаю из себя.