Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Ты меня не слышишь, Вика, - произносит с тоской в охрипшем голосе.
– Так скажи громче и четче, - бросаю с вызовом. – Иначе я уйду, на этот раз навсегда, - угрожаю ему, а у самой душа в лохмотья от собственных слов.
Его руки до предела сжимаются на моих плечах, а потом ослабевают. Подбородка касаются прохладные пальцы, и я запрокидываю голову.
– Я люблю тебя и боюсь потерять, - повторяет Гордей с печальной улыбкой. Невесомыми поцелуями собирает соль с моих щек. – Поэтому я ответил: «Нет». Нет, Вика, я бы не подвергал тебя опасности в ту ночь, если бы заранее знал,
– Я бы никогда не согласилась на него, - мрачно перебиваю, на эмоциях пытаясь оттолкнуть его. Но он берет меня за плечи и держит цепко, как будто правда боится потерять. – Я ненавижу тебя за те слова, - срывается с губ, и я прикусываю нижнюю.
– Знаю, - послушно соглашается, поглаживая меня по голове, как ребенка.
– Алиса была такой же…
Умолкает, мысленно ругая себя за упоминание о ней. Я же цепляюсь за эту информацию, как за последнюю ниточку. Медленно раскручиваю клубок колючей проволоки под высоким напряжением.
– Гордей? – зову ласково, веду ладонью по его бурно вздымающейся груди, останавливаюсь между ребер, которые буквально разрывает изнутри.
– Как умерла твоя жена?
Он никогда не рассказывал о ней, а я не настаивала. Эгоистично оберегала себя от боли и ревности, предпочитая перечеркнуть этот факт его прошлого.
Гордей обязать забыть ее, а любить только меня – так я считала все эти годы, не заботясь о его чувствах. Сегодня наш первый откровенный разговор, и я с замиранием сердца жду ответа.
– В родах, - гремит, как похоронный колокол.
– Остановилось сердце. Я был рядом, держал ее за руку, потом откачивал, - делает паузу, чтобы закончить морозным тоном: - Не откачал.
– А я… - пытаюсь выдавить из себя, но слова застревают в горле, а мысли выветриваются из головы. Остается выжженная пустыня, на месте которой мы хотим высадить цветущий сад. Получится ли?
– А ты пыталась повторить ее судьбу, - подтверждает он мои худшие предположения.
– Долбаное дежавю. Похожий диагноз, упрямый характер, а вдобавок… осложнение двойней. И снова виноват я. Снова не смог ничего сделать. Не помешал. Я будто застрял в петле времени, - повышает голос, срываясь в обреченный крик.
– У меня просто не было иного варианта, как спасти тебя. Аборт виделся мне единственным выходом. Я боролся за твою жизнь ценой наших двойняшек, как бы это ни было больно. Да, Вика, мне тоже было хреново в тот момент. Не каждый день подписываешь смертный приговор собственным детям, - сдавленно рычит, с трудом переводя дыхание.
– Я думал, что защищаю тебя. От беременности, от самого себя, от… плохого исхода, в конце концов.
– В любом случае я бы выбрала детей, - выпаливаю импульсивно и жарко.
– Не тебя и даже не… себя!
– Понимаю, - смиренно выдыхает и устало прикрывает глаза, но ни на секунду не отпускает меня. Прижимается губами к взмокшему от нервов и стресса лбу.
– Мне было действительно тяжело, - продолжаю откровенничать.
– Я здраво оценивала риски – и шла на них осознанно. Каждый раз, когда меня увозили на скорой, когда я лежала на сохранении, когда томилась под капельницами, я молилась только
– Викуля, моя сильная девочка, - нежно нашептывает, убаюкивая меня в горячих объятиях. Несмотря на сложный разговор, чувствую себя уютно и гармонично с ним. Как будто обрела свой причал – и наконец-то могу отдохнуть после шторма.
– Неправда. Я слабая, - жалобно тяну, принимая успокаивающие поглаживания, что спускаются от шеи к пояснице.
– Я постоянно тряслась и плакала. А еще… мне не хватало тебя.
– Я бы угробил тебя, - рявкает в отчаянии.
– Ты мне нужен был как мужчина, а не как врач. Просто родной человек, который был бы рядом, поддерживал меня и в худшем случае позаботился бы о наших двойняшках.
– Ты же солгала мне об аборте, - осторожно напоминает, а я вспыхиваю, как облитая бензином вата от брошенной спички. Сгораю дотла. – Оборвала все связи, перестала отвечать на звонки. Откуда я мог знать…
– Я защищала детей! Которыми ты решил пожертвовать! – возбужденно выплевываю ему в лицо.
Невидимым куполом на нас опускается тишина. Застываем, как каменные изваяния, и неотрывно смотрим друг на друга. Вопреки прогремевшей ссоре, мы становимся ближе. Сплетаемся корнями, превращаясь в единое целое.
– Все? – сипло уточняет он, не выдерживая напряженного зрительного контакта.
– Это тупик?
Как же больно, оказывается, врастать друг в друга, чтобы стать роднее. Раны кровоточат, а мы просто обнимаемся, латая их нежностью. Разве можно разорвать эту связь теперь? После всего, через что мы прошли? И надо ли…
– А может, начало? – смягчаюсь, давая нам шанс на счастливое будущее.
– Гордей, отпусти свою вину. Перед ней. Передо мной, перед двойняшками. Ты не бог и не можешь отвечать за чужие жизни. Все случилось так, как было предначертано свыше.
– Я не верю в бога, - грубо осекает меня.
– Верь мне, Гордей, - убеждаю, накрыв его щеки ладонями и заставив посмотреть на меня.
– Ты ни в чем не виноват. Хватит съедать себя изнутри. Я прощаю тебя, и она… - на мгновение оглядываюсь в коридор. На душе становится легче, будто и я сама отпустила жену Одинцова. Перестала винить ее во всех грехах и готова идти дальше, не озираясь назад.
– Мне кажется, она бы тоже тебя простила. И хотела бы, чтобы вы с Алиской были счастливы. Любая мать желает лучшего своему ребенку. С тобой малышка растет в любви и заботе. Ты прекрасный отец.
– Это не так, - сокрушенно усмехается.
– Рус и Виола с тобой не согласятся.
– Виола без ума от тебя, она давно просила у меня «па». А у нас один папочка, другого мы не примем, - расслабляюсь и оттаиваю, стоит лишь заговорить о детях. Все остальное неважно, кроме них.
– Что касается Руса, то он по-своему скучает по тебе. Сегодня даже порывался пойти со мной на свидание. Устроил скандал, когда я все-таки сбежала.
Слабая улыбка трогает его обескровленные губы, в холодных платиновых глазах загорается легкий огонек надежды, хмурое лицо проясняется – и передо мной совершенно другой Гордей, обновленный, милый и чуткий. Таким он мне нравится гораздо больше.