Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Что? – сипло уточняет она, не веря своим глазам. – Кто? Ма… - обрывается, потому что назвать меня мамой вслед за внучкой у нее язык не поворачивается. Недостойна я, не заслужила…
– Вика не просто педиатр, она моя жена… будущая, - гордо представляет меня Одинцов и быстро целует в щеку, будто ставит клеймо. Я удивлена его решимостью, обескуражена и одновременно смущена. Ситуация складывается неоднозначная.
– А это наши общие дети, знакомься – Виолетта и Руслан, - шире улыбается счастливый папочка, переключаясь на двойняшек.
– Конечно, я иначе планировал обо всем вам
– Двойняшки? – кружит стеклянным взглядом по детям. Посматривает на своего сына, словно сравнивает. К счастью, в нашем случае никакой тест ДНК не нужен – сходство очевидное. Но, кажется, именно это ее и огорчает.
– Сколько им лет?
– Скоро исполнится два, - свободно отвечает Гордей.
– В день рождения Алиски.
– Год разницы. То есть вы… - ее голос срывается в утробный хрип, а рука ложится на грудь.
Она явно подсчитала сроки и поняла, когда именно мы с Гором были вместе. В период, когда он должен был держать траур по жене. Чувствую себя так ужасно, словно сквозь землю проваливаюсь, прямиком в ад, где для меня готов отдельный котел. Вместо наказания звучат унизительные обвинения Одинцовой:
– Не ожидала я от тебя такого, Виктория. Чтобы девушка из известной врачебной династии воспользовалась горем одинокого отца и…
Каждое слово как удар под дых. Я будто стремительно ухожу под воду. Камнем на дно.
Зажмуриваюсь, вспыхивая до корней волос. Стыд, что преследовал меня все эти годы, сейчас ложится удавкой на шею. Душит. И лишь строгий баритон Гордея способен вытащить меня на поверхность.
– Мама, хватит! Что ты несешь? – почти кричит он.
– Оскорбляя мою женщину, ты оскорбляешь меня. Я такого не прощаю, поэтому остановись, пока не поздно.
Дети облепляют нас со всех сторон. Меня трясет от обиды и несправедливости, Гор закипает от злости. А его мать непоколебима.
– У тебя одна жена – и это Алиса, - произносит по слогам. На имени умершей жены Одинцова мое сердце останавливается. Так больно, что нечем дышать.
– Она была для меня как дочь. Другой невестки я не приму.
Мне кажется, это конец, но Гордей не сдается. Сжимает руки в кулаки, играет желваками на скулах, тяжело втягивает носом воздух, словно собирается извергнуть пламя и спалить всех к чертям.
– Викуль, забери детей, - неожиданно нежно обращается ко мне.
– Побудьте пока в комнате.
– Гордей…
– Пожалуйста, Вика, - повторяет строже и настойчивее.
– Этот разговор не для их ушей.
Обращаю внимание на наших малышей, зажатых и испуганных, словно котята в грозу, и понимаю, как прав их отец. Спускаю Виолу с рук, подталкиваю всех троих к двери, как наседка цыплят.
Закрываемся в детской, но стены слишком тонкие, чтобы обеспечить полную звукоизоляцию. Отвлекаю детей, играю с ними, цепляя на лицо вымученную улыбку, а сама прислушиваюсь к разговору в коридоре.
–
– Насрать мне, мам, что ты принимаешь, а что – нет. Ты знаешь, какой у меня характер. Если не одумаешься, то можешь забыть вообще, что у тебя есть сын и внуки.
– У меня одна внучка, - всхлипывает она.
– Тогда выметайся вслед за обиженной бывшей тещей. Ты сделала свой выбор, я – свой.
– Слышал бы тебя отец, - шелестит едва различимо, и у меня сердце щемит за Гордея. Разве он должен так страдать за то, что просто хочет быть счастливым?
– Привет ему. Пламенный, - выплевывает с негодованием.
– Передай ему каждое слово, для него те же условия вхождения в МОЮ семью, - расставляет акценты, навсегда привязав нас к себе.
– Я все сказал, решайте теперь на семейном совете.
Яростный хлопок двери отдается гулким эхом ушах, проникая в самую душу и разрывая ее на части.
Гордей долго не возвращается, и я сама, оставив детей с игрушками, выхожу из комнаты. Застаю его в той же позе, в которой оставила, словно он превратился в мраморную статую. Каждая мышца напряжена, кулаки стиснуты до белых костяшек, лишь плечи лихорадочно поднимаются и опускаются в такт шумному дыханию.
Беззвучно приближаюсь к нему со спины, обнимаю за талию, прижимаясь всем телом. Чувствую, как он расслабляется, и, уткнувшись подбородком в выпирающую лопатку, я приглушенно шепчу:
– Прости.
– Что? – Гор резко разворачивается и берет меня за плечи, внимательно всматриваясь в покрасневшее от слез лицо.
– Я тут думаю, как извиняться перед тобой за эти гастроли белорусского цирка, а ты… - невесомо целует в лоб. – Глупая.
– Я не хочу, чтобы ты ссорился с родителями из-за меня, - веду носом по его небритой щеке, морщусь и касаюсь губами скулы.
– У тебя же больше никого нет, кроме них.
– Как это – нет? – возмущенно хмыкает.
– У меня есть вы, и это самое главное. Викуль, как ты не понимаешь… - тяжело вздыхает и крепко обхватывает пальцами мой подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза.
– Я всегда выбираю тебя. И тогда, и сейчас, и до конца дней…
Наш поцелуй становится исцелением для обоих. Нежный, трепетный, пропитанный самыми светлыми чувствами. Пьянею от него, растворяюсь, отпускаю все переживания.
– У тебя сердце заходится, - хмурится Гордей, на секунду оторвавшись от моих губ. Чувствую на груди его широкую ладонь, накрываю ее своей. Задыхаюсь от нежности.
– Плохо?
– Нет, просто перенервничала.
– Знаешь что? – бросает неожиданно, а я просто улыбаюсь в ответ. Заранее согласна на все.
– Черт с ними, с вещами, потом довезем. Поехали домой?
– Домой, - повторяю, пробуя это слово на вкус. Поджимаю губы, киваю довольно и зарываюсь в объятия Гордея.
Наш дом там, где любовь.
Глава 38
Время спустя
Гордей
– Теперь вы удовлетворены, Гордей Витальевич? – игриво лепечет Вика, пока я убираю электроды с ее обнаженной груди.