Необязательные отношения
Шрифт:
— Мне тебя не видно.
Никита скинул с ее лица платок и разглаживал его на голых коленях.
— Гладкий какой, — удивился он.
— Это шелк. Он очень дорогой, его сплел тутовый шелкопряд. Шелкопряда совсем мало, а тутовых деревьев еще меньше. Раньше шелк стоил дороже золота. Ради него убивали.
— Друг друга?
— Да. Если поехать в Кызылкум, в песках можно найти останки отважных путешественников, остовы верблюдов и тюки драгоценного, спекшегося
— Как это, поющих? — у Никиты округлились глаза.
— Когда они погибали, песок становился мокрым от слез. Он визжал и рыдал, пока они умирали, а потом тихо пел, подзывая к себе новых обреченных героев.
— И они шли?
— Они шли, ехали, плыли отовсюду. Из Европы, Китая, Индии, Персии, Египта, Руси. Ради драгоценного шелка.
— Ради этого шелка? — Никита поднял платок и посмотрел через него на свет.
— Ну да. Нам с тобой повезло. Мы живем на перекрестке Великого шелкового пути.
— А, — протянул Никита. — Отстой. Нас этим путем в школе задолбасили.
— Между прочим, на месте, где мы с тобой сидим, был огромный караван-сарай с метровым слоем земли на крыше. Он спасал от палящей жары. Каждого путника здесь встречали верблюжьим молоком, прохладным, как родниковая вода, и кислым и ароматным, как молодая алыча. В этих местах придерживались древних законов. У тех, кто воровал, отрубали руки. Мятежников, осмелившихся убивать, обезглавливали. Их головы на крепостной стене еще долго устрашали инакомыслящих.
— Кто это, и-на-ко-мы-сля-щи-е? — произнес по слогам Никита.
— Те, кто думает не как все.
Лаврова поражалась. Никита спокойно реагировал на страшилки и удивлялся обычным вещам. Типичное дитя телевидения и компьютерных игр.
— А что, плохо думать не как все?
— Хорошо.
— Я тоже так считаю. А одна училка говорит, что я дурной. Все на блины, а я за веником.
— Тебе плохо в школе? — испугалась Лаврова.
— Щас! Всех порву, — горя глазами, пообещал уверенный в себе сын Минотавра. — Я в школе главный.
— Ну ты даешь, — протянула Лаврова.
Никита воспринял это как комплимент. И ответил ей тем же:
— Ты самая лучшая. С тобой интересно.
Лаврова поцеловала его в нос. Он опять отвернулся. Без слов.
Вечером Галина Захаровна и Никита отвезли ее на автобусную остановку.
— Барханы правда поют? — спросил мальчик.
— Давай поедем на поющие барханы. Я хочу их услышать.
— Конечно. Они совсем близко от Алматы.
Лаврова помахала ему рукой из автобуса. Ей хотелось остаться.
Лаврова открыла дверь, за порогом стоял Костя.
— Че пришел? — вульгарно спросила она.
— Можно? — Его лицо было преисполнено мрачной решимости.
— Нельзя. — Лаврова придержала дверь.
Костя взял Лаврову за плечи и мягко отодвинул Они стояли у раскрытой двери, он ее обнимал. Его лягушачьи губы целовали ей глаза, губы, плечи. Лаврова отталкивала его, он обнимал ее все крепче и крепче. Он душил Лаврову в своих объятиях, он душил ее своей любовью.
Лаврова закрыла дверь и села на табурет в прихожей.
— Не нужен ты мне, — переведя дух, сказала она.
— Мне все равно.
Он опустился перед ней на колени. Он прятал свое лицо на коже ее бедер, которая становилась соленой и влажной. Его плечи вздрагивали. Его пальцы давили на ее голени, оставляя синяки. Здоровый и сильный мужчина опять плакал. Молча. Лавровой не было его жаль.
— Что надо? — спросила она.
Костя, отвернувшись, неловко вытер глаза коротким, до локтя, рукавом рубашки с одной стороны, потом другим рукавом с другой стороны. Он стыдился Лавровой, а не своей слабости.
— Выходи за меня.
— Для этого ты упал на колени? Почему сразу на оба?
— Перестань. Я буду беречь тебя.
Своими ладонями он держал ладони Лавровой. На миг ее окутало теплое ватное облако. Она отдернула руки и встала.
— До поры до времени, — глядя на него сверху вниз, сказала она. — Потом ты найдешь себе другую, которая нарожает тебе детей. Мал мала меньше. Вы будете жить счастливо и умрете в один день, а похоронят вас ваши детки. Мы это уже проходили.
Костя встал напротив Лавровой. Его глаза постоянно щурились. Постоянно. Хотя в прихожей не было света.
— Ты ничего не понимаешь. Люди разные.
— Все я понимаю. Человек слабее природы. От нее не уйдешь.
— Мы возьмем ребенка, если захочешь. Таких семей много.
— Расхочу, сдадим назад, — усмехнулась Лаврова — Хватит! Надоел! Еще вопросы будут?
— Ужасно, — вдруг сказал он, — что у такой красивой женщины не может быть детей. Это так несправедливо.
— Сволочь! — закричала Лаврова — Вон! Вали отсюда, гад проклятый!
Она толкала его руками и рыдала до конвульсий, как безумная.
— Теперь я в бога не верю, — сказал он. У него было страшное лицо.
Он остался у Лавровой и сидел на полу у кровати как верный пес Он был милосердным богом Лавровой, которого она ненавидела лютой ненавистью.
Утром она сказала.
— Больше не приходи. Я не хочу тебя видеть. Никогда.