Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
Зинаида вертела головой, следя за чайками.
– Зинаида, стой смирно...
– Мама, птицы.
– Вижу, вижу... Не верти же головой, господи...
– Птицы, мама...
На корме, под висящей лодкой, среди тряпья, медных тазов, кастрюль, сидели цыгане, похожие на переодетых египтян. На покрышке трюма - русские: пятидесятилетний мужик со звериным длинным носом, утопшим в непричесанных усах, без шапки, на босых ногах - головки от валенок. Рядом - дочь, мягкая девка в ситцевой кофте, линялая полушалка откинута на шею. Ей не то жарко, не то беспокойно: поминутно вынимает из
– Я спрашиваю - для чего русским такие неизмеримые богатства?
– говорит Педоти.
– Кусок черного хлеба и глоток воды их, видимо, вполне удовлетворяют... Несправедливо, чтобы дикий, безнравственный и неприятный народ владел подобными запасами энергии.
– Вы правы, мистер Педоти: несправедливо и опасно...
– И у нас легкомысленно не хотят понять все размеры этой опасности...
Профессор Родионов появился на корме. Нина Николаевна оглянулась на него, чуть-чуть нахмурилась.
– Вот где ты, - сказал он.
– Да, как видишь... (Взяла дочь за плечи и решительно повернула к нему.) Зина, это - папа, ты не забыла его, надеюсь?
– Ляля здравствуй.
– Он присел перед дочерью; она насупилась, отодвинулась к матери в коленки.
– Деточка милая, ты помнишь папу? Заморгал. Нина Николаевна, отвернув голову, глядела на облако. Начала моргать и Зинаида, опустились углы губ. Тогда Нина Николаевна сказала: Зинаида, пойди с папой на палубу...
– Лялечка, пойдем кормить птичек, чаечек...
Нина Николаевна пододвинула девочку к отцу; Зинаида задышала. Он взял ее на руки, поцеловал и, оглянувшись на мать:
– А ты, Нина, не пройдешь наверх?
– Нет...
– По-моему, нам нужно очень, очень как-то поговорить...
Она отвернулась. Профессор ушел с Зинаидой на руках.
Заросший мужик со звериным носом, ни на кого не глядя, сказал натужным голосом:
– Пятьдесят лет работаю... Я не трудящийся? Это - как это, по-вашему? (Человек в сетке и хороших сапогах, крутанув головой, усмехнулся.) По какой меня причине голоса лишают?
– А по той причине, что ты - кулак.
– А это что? (Показывает ему руки.) Мозоли, дружок...
– Креститься мне на твои мозоли?
– Перехрестишься, - трудовые...
– Врешь, - кулацкие...
– Тьфу!
– плюнул заросший мужик.
– Дятел-толкач... Разве такие кулаки-то?
– Вот то-то, что такие...
– Книжник ты, сукин ты сын!
Тогда дочь его, мягкая девка, сморщилась, ущипнула отца за плечо:
– Да что ты, тятенька? Я тебе говорю - молчи...
– Нет, не такие кулаки-то... Я из навоза пятьдесят лет не вылезаю... Хлеб мой небось жрешь, не дависся...
– Это вопрос, -
– Врешь!.. Дунька, врет...
– И бородищей прямо в лицо колхознику: Объясни мне эту политику...
– Голоса тебе сроду не дадим, потому что ты - отсталое хозяйство и ты кулак как класс... Батраков сколько держал?
– Ну, держал... А тебе какое дело... Что ты мне в душу лезешь!
Дунька, сморшась, опять ущипнула отца за плечо:
– Да что ты, в самом деле? Я тебе говорю - молчи...- И человеку в сетке: - Чего ты с ним разговариваешь - он выпимши...
На верхней палубе появилась Шура. Навстречу ей вывернулся Ливеровский. Приподнял шляпу:
– Мы, кажется, ехали в одном вагоне.
– Чего? (Споткнулась, но вид Ливеровского был настолько предупредителен, что Шура приняла знакомство.) Я вас тоже видела...
– Знаете, - отдыхает глаз - глядеть на такую счастливую парочку.
– Чего?
– Я завистлив... Хожу все утро и завидую вашему мужу...
– Ах, вы про нас... Ну, многое вы знаете...
– Оставьте. Хотя удовлетворить хорошенькую женщину - не легкая задача... Правда.
– Чего? (Подавила смех.) Какая же я хорошенькая?
– Ну, ну... Отлично знаете себе цену.
– Вы кто - кинематографический артист?
Они прошли. Заросший мужик на корме опять заскри - пел:
– Ты еще не работал. Ты на бумаге работал. Ты меня не переспоришь...
– Да тятенька же!
– Дунька чеснулась зеленой гребенкой.
Человек в сетке ответил: - Леший...
– Я - леший?
– Лешего социализму учить, так и тебя... Мы вас сломим...
– Антиресно!
– Да.
– Дунька щипнула отца, да не выговорила, от волнения высморкалась в конец полушалки...
Заросший мужик:
– Хозяин был - хозяином и останусь. Свое добро не отдам, сожгу...
– Невежа, - с отвращением проговорил человек в сетке.
– Колхоз по всей науке - высшая форма хозяйства. Упирайся, нет ли, - все равно ты мужик мертвый...
– Так ты и скажи, - силой меня в колхоз... Мы тебе поработаем, - все дочиста переломаем, все передеремся... Уравняли!.. Я, знаешь, какой работник, - за свое добро горло перегрызу... А другой - лодырь, пьяница, вор... Ему лень на себе блоху поймать... И ему даром мое добро отдай! Да я всех коров зарежу, лошадям ноги переломаю.
Дунька изо всей силы толкнула отца и - колхознику:
– Не видишь - он сумасшедший, не говори ты с ним...
Четвертый собеседник, болезненный мужик с лишаями на лбу, проговорил примирительно:
– Это правда: наука помогает...
– В чем она тебе помогает?
– закричал заросший мужик.
– Она себя оправдывает.
– Наука?
– Мы все стали глубокомысленные. Взялись за работу сообща. По предписанию науки.
– Дурак сопатый...
– Это верно, за мной это утвердилось. С малолетства на хозяев работал, и работал плохо - с точки зрения, как у меня кила... Так и слыл - плохой человек... А наука меня от дела не гонит, я теперь у дела хлеб ем, - езжу на тракторе... А без науки, по природе, только кошка действует...