Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
Влажный ветер трепал скатерти, облеплял ноги у женщин, разглаживая морщины, вентилировал городскую гарь. Солнечные зайчики играли на пивных бутылках. Дрожали жалюзи. Босой матрос мыл шваброй палубу.
Волга ширилась. Берег за берегом уходили в мглистую даль. На воде, такой же бледной, как небо, лежали плоты,- от волн парохода они скрипели и колыхались, покачивая бревенчатый домик с флагом, где у порога в безветренный час кто-то в линялой рубашке играл на балалайке.
Шлепал колесами желтый буксир, волоча из последних сил караван судов,
Странным после городской торопливости казалось неторопливое движение берегов, облачных куч над затуманенной далью, коров, помахивающих хвостами на отмели, мужика в телеге над обрывом... Хотелось - быстрее, быстрее завертеть эту необъятную панораму...
Но ветер ласкал отвыкших от ласки горожан, распадались набитые на мозг обручи черных забот, и откуда-то (что уж совсем дико) появлялось забытое давным-давно ленивое добродушие... Появлялся неестественный аппетит. На остановках покупалось все, что приносили бабы из съестного, пироги с творогом и картошкой, яйца, топленое молоко, ягоды, тощие куриные остовы...
Переполненная впечатлениями была лишь верхняя палуба. Нижней четвертому классу - было не до того: она опоражнивалась на каждой остановке, - вываливалось по нескольку сот мужчин и женщин и столько же впихивалось, в лаптях, с узлами, сундуками и инструментами, в тесноту и селедочную вонь.
Капитан уныло посматривал с мостика на эти потоки строителей. На сходнях крутились головы в линялых платках, рваные картузы, непричесанные космы, трещали корзины, сундучки, ребра. Два помощника капитана сбоку сходен надрывались хрипом:
– Предъявляйте билеты, граждане! Куда прете без очереди!
Грузились и выгружались партии рабочих на лесозаготовках, на торфяных разработках, на строительстве городов и фабрик. Одни уходили на сельские работы, другие- из деревень на, заводы...
Солнце садилось. Лимонный закат медленно разливался над (Заволжьем, над лугами и монастырскими рощами, над деревнями и дымами строительства.
– Как в котле, народ кипит... Строители, - добром их помянут через тысячи лет, - говорит Парфенов, облокотясь о перила.
Стоящий рядом капитан ответил мрачно:
– Полагается триста человек палубных, а мы сажаем до тысячи. Вонища такая, что даже удивительно. Ни кипятку напастись, ни уборных почистить прут как плотва...
– А ты раньше-то, чай все богатых купцов возил, шампанским тебя угощали...
– Да, возил... В восемнадцатом году... Сам стою на штурвале и два комиссара - справа, слева от меня, и у них, дьяволов, вот такие наганы. Подходишь к перекату, и комиссары начинают на тебя глядеть... А за перекатом - батарея белых... И так я возил... Всяко возил...
Капитан отошел было, Парфенов со смехом
– Постой... Да ведь это с тобой я, никак, тогда и стоял... На пароходе, как его "Марат" не "Марат"?
– "Царевич Алексей" по-прежнему, на нем и сейчас идем...
– Чудак! Вспомнил! (Смеется.) Я еще думаю, - морда у него самая белогвардейская, посадит на перекат... Да, не обижайся... А ведь я чуть тебя тогда не хлопнул, папаша...
Капитан отойдя, крикнул сердито: - Давай третий!
Пароход заревел. На палубу поднимались нагруженные продуктами москвичи и иностранцы. Лимм, потрясая воблой:
– Риба, риба...
Хиврин одушевленно: - Под пиво, мистер, - национальная закуска.
Педоти: - Закажем колоссальную яичницу...
Казалупов: - Шикарно все-таки, скупили весь базар.
Гольдберг: - Но - цены, цены, товарищи...
Вдоль борта озабоченно бежала Шура.
– Валерьян! Купил?
– звала она, перегибаясь.
– Малины? Это же невозможно... Колбаса, колбаса, - три двадцать четыреста грамм. Вот - люди же купили! и совершенно не лошадиная...
– Ну и пусть его покупает малину, - говорит Ливеровский, походя. Стоит отравлять себе дивный вечер...
У Шуры пылали щеки: - Не в малине дело, - он прямо-таки липнет к этой Нинке...
– Нам лучше...
– Слушайте, чего вы добиваетесь цельный день? (Поднимает ладонь к его лицу.) Да, уж - смотрите, прямо неприлично... (Шепотом.) Капитан глядит на нас...
– Едем со мной в Америку.
– Чего? Ну, вы нарочно...
– Ух, зверь пушистый, - говорит Ливеровский выразительно...
– А в самом деле в качестве чего я могла бы поехать в Америку?
– Секретаря и моей любовницы...
– Временно?
– Ну, конечно.
– А то - все-таки бросить Вальку, такого желания у меня нет, я его обожаю... Но я еще, знаете, страшно молодая и любопытная... (Внезапно с тоской.) Обманете меня, гражданин вице-консул?
– Возьмите это... (Он всовывает ей в руку листочек бумаги.) Крепче большим и указательным... (Шура растерянно берет листочек.) - А чего это? Зачем?
– Здесь немножко сажи с воском. Готово. (Берет назад у нее листочек.) Вы поедете в Америку и будете вести роскошную жизнь, - гавайские гитары и коктейли... Но сейчас должны...
– Сердце очень бьется у меня.
– Сейчас - возьмите у Гусева портфель и принесите мне. Поняли: портфель украсть и тайно мне - в каюту...
Шура - шепотом: - Гражданин вице-консул, как же это вы меня котируете?
– Как соучастницу...
– Вы бандит?
Ливеровский, оглядевшись - и ей на ухо:
– Я шпион, агент международного империализма.
(Шура молча затряслась, заморгала, начала пятиться.) - Случайно встретила, и - ничего общего, сами привязались...
– Поздно, душка.
– Он осклабился и, помахивая записочкой перед Шуриным лицом: - Не донесете...