Необыкновенные приключения юных кубанцев

Репьева Ольга

— Кто-то вроде маячил, но далековато. Подождем вон той тучки и переберёмся по затмению. За путями, метрах в сорока, начинается кукурузное поле, нырнём в него — и все наши опаски позади.

Дождавшись очередного «затмения», благополучно пересекли несколько пар рельсов. Шурша гравием, съехали с насыпи вниз. Вот и кукуруза, густая и высокая, изрядно поросшая мышеём. Сквозь неё пришлось прямо-таки продираться: рядки поперёк, стебли выше голов. Их нужно было раз-пораз раздвигать в стороны. Тамаре — она шла след в след — доставалось ещё и от увесистых

початков, торчавших на раздвигаемых им стеблях.

Удалившись в глубь плантации на приличное расстояние, Ванько остановился, поджидая отставшую спутницу.

— Ты, я вижу, совсем притомилась… Вроде и не быстро шёл, глянул, а ты отстала.

— Я ботинком ногу растёрла… Да и силов совсем нет…

— Давай немного отдохнём. Заодно и подкрепимся. — Он навыдёргивал десятка два стеблей, предложил: — Садись. И сними-ка ботинки.

Достал свёрток, развернул. Духмянный запах нарезанного ломтями хлеба, щедро намазанными коровьим маслом, сладко щекотнули ноздри. Когда разулась, положил ей на колени.

— Поешь, сразу и силы появятся.

— А ты?

— Ешь, ешь! Я догоню.

Порядком изголодавшаяся, девчонка без лишних церемоний с жадностью набросилась на еду.

Небо к этому времени очистилось окончательно, вызвездило, и луна, хоть и ущербная, светила достаточно ярко. Было видно, как под слабым ветерком, доносившим со станции тяжёлый мазутный дух, колеблются увядшие уже кукурузные листья. Ванько присел на корточки, взял снятый с ноги ботинок.

— Они на тебя что, маловаты?

— Наоборот, хлябают. А натёрла ногу потому, что расшнуровался.

— Надо было сказать сразу, как почувствовала! А что хлябают, так это мы щас поправим. — Наотдирал от початков мягких, успевших уже повлажнеть, рубашек. — С устилкой будут в самый раз… Эти ботинки тётя купила мне в Краснодаре. Красивые, добротные, очень они ей глянулись, и она взяла аж две пары. А я пока одну износил, успел из них вырасти. Было это, между прочим, три года назад. — Намостив листьев, хотел заодно и примерить.

— Спасибо, Ваня, я сама, — поджала она ноги. — Садись уже поешь, а то всё слопаю, тогда не догонишь!

— Да тут, — принял от неё остатки, — ещё на одного хватит!

Отделив горбушку, с хрустом откусил, принялся смачно прожёвывать. Теперь только почувствовал, какой зверский нагулял аппетит.

Тамара, успев «заморить червяка», ела неспеша, наблюдая за нежданно-негаданным своим избавителем. Никогда не предполагала, — думала она про себя, — что бывают такие вот смелые, находчивые и ужасно сильные мальчики… Ведь не лёгкая же, а он подхватил, как куклу, бежал более двух кварталов и даже не заморился! И старше-то на каких-нибудь год-полтора, а такой… — она поискала подходящее слово, — такой самостоятельный. И тётя у него такая же — добрая, заботливая и красивая.

Заметив, что она листком от кукурузного початка вытерла щёки и потянулась за ботинком, Ванько упрекнул:

— Ты чё? Слопай ещё хоть этот, небольшой, а то для меня много. Возьми, возьми!

— Ты ведь и силов больше потратил, —

заметила она, приняв ломтик потоньше, но с толстым слоем масла.

— А ты дольше голодала. Вас когда схватили?

— Вчера ещё. Вечером.

— Я так и предполагал. А за что? Впрочем, какая разница! — добавил поспешно, предположив, что ей неприятно будет отвечать на этот вопрос.

Напоминание о каталажке вернуло в жестокую действительность, в миг оборвало установившееся было хрупкое душевное равновесие девчонки. С трудом проглотив откушенное, она отложила кусок. Ванько заметил перемену в настроении и, чтоб как-то сгладить, замять неприятный для неё вопрос, упрекнул шутливо:

— Неважнецкий из тебя едок!.. А у меня закон: чем добру пропадать, лучше нехай пузо лопнет.

Он опять принялся за еду. Тамара, справившись с нахлынувшими тревожными мыслями, пояснила:

— Нас посадили в тюрьму за то, что папа застрелил полицая.

— Что ты говоришь! — удивился Ванько. — Приставал к тебе?

— Пришёл забрать у нас Зорьку. А нам без молока никак нельзя: мама больная и Валерка маленький. Я и хотела помешать ему увести. Он тащит её из сарая, а я ухватила за шею — и не даю.

— Я знаешь, почему подумал, что к тебе приставал? — воспользовавшись паузой, пояснил Ванько. — Из-за платья.

— Да, это он порвал… Только не поэтому.

— Ну-ну, извини… что перебил. — Он чуть не сказал — «что решил, будто он хотел снасильничать». Почувствовал, как отлегло от души. — Он, значит, тянет из сарая за налыгач, а ты обхватила Зорьку за шею и не пускаешь?

— Так и было. Он видит, что не справиться — шибздик, ты б его одним щелчком убил — и решил устранить меня от коровы. Схватил за волосы, а я всё равно не бросаю. Тут он и дёрнул за платье… Я испугалась, что совсем распанахает, и разжала пальцы. Папа после говорил, что надо было мне плюнуть на всё, пусть бы, гад, забирал… А я набросилась на него, вцепилась зубами в руку… — На этих словах Тамара, расстроившись, начала всхлипывать. — Полицай заматюкался, схватил чурбак, на котором рубили дрова, и хотел меня пришибить. Тут папа в него и стрельнул… Дура ж я дура, что ж я натворила!.. Это ж я и накликала такое ужасное несчастье!..

Она уткнулась лицом в колени, затряслась в рыданиях. Взрыв отчаянья был так велик, что Ванько не на шутку испугался, и, не зная, что делать, гладил её по плечу, уговаривая:

— Теперь уже поздно… теперь плачь не плачь — назад не воротишь. Перестань, успокойся, слышишь? — Выпрямил её, легонько встряхнул; та продолжала страдальчески, взахлёб плакать. Притянул к себе, заговорил в самое ухо: — Знать бы, что твоя мама больная, я бы утащил и отца… Но, может, всё ещё обойдётся. Может, он одумался и тоже смылся вслед за нами. И давно уже спрятали твою маму где-нибудь подальше, у добрых дюдей. А если нет, мы с ребятами завтра наведаемся к вам. Она наверняка ещё дома — неужели фрицы станут забирать такую больную! И мы перенесём её к соседям. У вас есть там хорошие, надёжные соседи?