Неоготический детектив
Шрифт:
— С ваших друзей. Учитель, сестра Раскаяние, Карма…
— Они все ушли. Я же вам сказала.
— Но они вернутся?
— Не думаю, — она равнодушно пожала плечами. — Зачем?
— Чтобы позаботиться о вас.
— Обо мне позаботится Кэпирот. Когда проснется.
Лэсситер откинул одеяло и опустился на колени рядом с трупом, осматривая раны на голове.
— Просто не верится, что муж мог оставить ее вот так, совершенно беспомощную, — заметил Куинн.
— Не верится? — угрюмо переспросил шериф.
— Создавалось впечатление,
— А вы не забыли, что это другая страна? Может, такого слова в их языке вообще нет?
— Думаю, все-таки есть.
— Хорошо, в таком случае что вы предполагаете? Что они никуда не ушли, а просто решили поиграть в прятки между деревьями?
— Нет.
— Что тогда?
— Полагаю, Учитель все-таки собирается вернуться. И еще. Жену свою он оставил здесь нарочно, поняв, что скоро уже не сможет обеспечить ей должный уход. Он ведь знал, что мы скоро приедем, так что одна она останется ненадолго.
— Вы имеете в виду, он испугался, что старая леди станет помехой, пока он со всей компанией будет в бегах?
— Да нет. Думаю, он хотел, чтобы ее нашли и поместили в какое-нибудь лечебное учреждение. Она нуждается в медицинской помощи.
— По-прежнему играете в милосердного самаритянина? — хмуро ухмыльнулся Лэсситер. — Дела это не меняет. Совершено убийство, а может быть, и два. А теперь еще брошена на произвол судьбы больная старуха.
— Из чисто эгоистических соображений он бы никогда ее не бросил.
— Ваша трубка мира так распыхтелась, Куинн, что дым совершенно застилает вам глаза.
— Я вас не слышу! — резко прервала его мать Пуреса. — Вы беседуете о чем-то интересном? Ну, так говорите громче, громче. Что это за беседа, которую нельзя услышать?
— Бога ради, успокойте ее, — попросил Лэсситер. — У меня от нее мороз по коже. Я думать не могу.
Билл, успевший обежать всю башню, вернулся с известием, что здание пусто. Потом он с симпатией посмотрел на мать Пуресу:
— Она похожа на мою бабушку.
— А что ты делаешь, чтобы ее успокоить? — поинтересовался Лэсситер.
— Ну, на мою лучше всего действуют леденцы.
— Так дай ей их поскорее, ради Бога. Есть они у тебя?
— Конечно. Пошли, бабуля. Давай-ка посидим на улице. Я вам кое-что интересное покажу…
— А вы хороший собеседник? — недовольно осведомилась мать Пуреса. — Можете вы цитировать поэтов?
— Сами убедитесь, — Билл помог ей подняться и медленно повел ее к арке. — Как это там? «Открой ротик и закрой глазки, а я тебе дам кое-что такое, что сделает тебя мудрее».
— Я этого раньше не слышала. Чье это?
— Шекспира.
— Надо же. Он, наверное, это написал в один из самых счастливых моментов.
— Да.
— А истории какие-нибудь вы знаете?
— Несколько.
— Вы расскажете мне хоть одну? О том, как они с тех пор жили счастливо?
— Конечно.
Глаза матери Пуресы заблестели.
— Начинайте прямо сейчас! — взмолилась она, стиснув в волнении руки. — Ну? Давным-давно
— Давным-давно жила-была женщина… — покорно повторил Билл.
— По имени Мэри Эллис Хэзерстоун…
— По имени Мэри Эллис Хэзерстоун…
— И с тех пор она жила счастливо.
Лэсситер провожал их глазами, вытирая рукавом рубашки пот со лба.
— Придется взять ее с собой в Сан-Феличе, в больницу, — пробормотал он. — Черт знает что такое — оставлять такую старую леди одну.
Внезапно возникшая проблема матери Пуресы оттеснила смерть Хейвуда на второй план. Его тело казалось теперь не более чем досадным дополнением к декорации, на фоне которой разыгрывалась драма живых, настоящих людей.
— Здесь есть еще какие-нибудь строения? — спросил шериф.
— Амбар, пара туалетных комнат и сарай.
— Осмотрите их, хорошо? А я тем временем свяжусь с центром: пусть пришлют санитарную машину.
Первым делом Куинн зашел в амбар. Единственным обитателем его оказалась коза, старательно кормящая своего козленка. Грузовик и зеленый фургон исчезли. Туалетные комнаты тоже были девственно пусты; лишь кусок серого грубого мыла уныло мок в оловянном тазу. Совершенно сухие лоскуты шерсти, используемые вместо полотенец, указали Куинну, что обитатели исчезли сразу же после его отъезда, задержавшись лишь на то время, какое потребовалось, чтобы прибраться в кухне, сжечь улики и накрыть тело Хейвуда.
Теперь главный вопрос был, куда они подевались. Куда бы их ни понесло, невозможно было представить, что они смогут добраться туда незамеченными — босые, в странных одеяниях, с обритыми головами… Разве что сменят одежду? Скажем, на ту, в которой каждый из них некогда пришел в Тауэр. Насколько смог Куинн разобраться в жизни общины, не в их привычках было что-либо выбрасывать.
Куинн быстро прошел по тропинке к сараю. Маленькая комнатка, в которой он не так давно провел ночь, казалось, с тех пор совсем не изменилась. Два одеяла все еще лежали на старой железной кровати, а из-под них выглядывал старый учебник Кармы, который сестра Благодеяние дала ему почитать. Окно по-прежнему было открыто; висячие замки на дверях, ведущих в смежные комнаты, тоже, казалось, оставались на местах. Однако, присмотревшись, Куинн заметил, что один из них не был защелкнут, видимо, закрывали его второпях. Он снял замок и открыл дверь.
В маленькой квадратной комнате без окон пахло пылью и плесенью. Когда глаза его привыкли к полумраку, он увидел, что вся она заставлена картонными коробками разных размеров, заполненными одеждой, книгами, сумочками, шляпами, связками писем, ручными зеркальцами, расческами, пузырьками лекарств и коробочками пилюль… Нашелся здесь и веер из перьев, и старинный фонограф, и миниатюрная шлюпка, склеенная из спичек, красная бархатная подушка — вся в дырках, пара хоккейных коньков, лампа с разлохмаченным шелковым абажуром, безголовая кукла и большая кружка с надписью «Папа»…