Неоготический детектив
Шрифт:
— Что случилось, шериф?
— Привет, Ньюхаузер, — поздоровался Куинн.
Ньюхаузер наклонился и вгляделся попристальней:
— Разрази меня гром! Никак это снова ты, Куинн?
— Точно.
— А я думал, ты уж давно вернулся в Рино.
— Пришлось сделать крюк.
— Знаешь, старина, меня до сих пор совесть мучает, что я тогда оставил тебя вот так, посреди дороги. Рад, что у тебя все обошлось. Ну, да тут никогда не угадаешь.
Куинн глубоко вздохнул, на него вдруг нахлынули воспоминания. Он вновь представил
— Это точно, — спокойно кивнул он. — Никогда не угадаешь.
Глава двадцатая
В девять вечера Куинн все еще сидел в кабинете шерифа, дожидаясь, когда телефонистке удастся дозвониться до Чарли Фэзерстоуна. Наконец телефон зазвонил. Лэсситер бросил на него косой взгляд, потом повернулся к гостю:
— У меня такие штуки не особо хорошо получаются. Может, вы поговорите?
— В мои обязанности это не входит.
— Ну, все-таки… Вы хоть ее знали…
— Ладно, — кивнул Куинн. — Только чур, говорить я буду один.
— Это, между прочим, мой кабинет.
— Телефон тоже.
— Черт побери! — Лэсситер отбросил стул и, хлопнув дверью, удалился.
Куинн поднял трубку.
— Алло?
— Да.
— Мистер Фэзерстоун?
— Он самый. С кем я говорю?
— Мое имя Куинн. Я звоню вам из Калифорнии, из Сан-Феличе. Вас не так-то просто поймать.
— Верно, меня не было.
— Боюсь, у меня для вас неважные новости.
— Ничего удивительного, — в голосе собеседника прозвучало хроническое недовольство всем на свете. — Хороших из вашей части страны мне еще получать не доводилось.
— Сегодня в полдень ваша мать скончалась.
На том конце провода воцарилось молчание.
— Я ведь ее предупреждал! — простонал Фэзерстоун несколько минут спустя. — Говорил ей, что глупо там оставаться. В ее-то возрасте! Нельзя же так небрежно относиться к своему здоровью!
— Она умерла не из-за небрежности, мистер Фэзерстоун. Ее отравили.
— Боже мой! Что вы говорите? Отравили? Мою мать? Как? Кто это сделал?!
— Пока не знаю.
— Если виноват этот чертов маньяк, я его святую тушу на клочки разнесу!
— Это не он.
— Даже если так — все равно он виноват! — закричал Фэзерстоун, стараясь гневом заглушить обрушившееся на него горе. — Если бы не он и не та чушь, с которой он носится, она была бы со мной, здесь. Жила бы как приличная женщина!
— Она жила как очень приличная женщина, мистер Фэзерстоун. Делала то, что хотела. А хотела она служить другим людям.
— И эти другие были ей настолько благодарны, что отравили ее? Ей-Богу, исходя из того, что я знаю об их компании, этого можно было ожидать! Господи, я должен был это предвидеть, когда на прошлой неделе получил от нее письмо. Надо было… надо было действовать!
Горе, наконец, настигло
Выждав несколько минут, Куинн осторожно спросил:
— Мистер Фэзерстоун? Вы еще здесь?
— Да. Да, я… продолжайте.
— Перед смертью она звала вас. Мне показалось, что вы должны это знать.
— Нет. Не хочу! Не надо!..
— Извините.
— Она была моей матерью. И я должен был о ней заботиться. Но однажды я оказался бессилен, когда этот псих забил ей голову своими бреднями. Господи, да даже двухлетний ребенок сразу понял бы, что это полный бред. Миллионы женщин теряют мужей, но это же не означает, что они немедленно должны перестать носить туфли…
— Относительно того письма, которое она вам написала…
— Было два письма, — перебил Фэзерстоун. — Первое — просто открытка: она, мол, чувствует себя хорошо, совершенно счастлива и просит о ней не беспокоиться. Другое было в запечатанном конверте; я по ее просьбе опустил его в почтовый ящик здесь, в Эванстоуне.
— Она объяснила, зачем это нужно?
— Нет, только сказала, что письмо поможет разъяснить ситуацию, из-за которой кто-то чувствует себя несчастным. Я подумал, что это очередные религиозные бредни ее так называемого Учителя, вот и кинул его в ящик. Насколько я помню, оно было в конверте авиапочты и адресовалось в Чикот, штат Калифорния, миссис О'Горман.
— Чьим почерком был написан адрес на конверте?
— Не знаю. Моей матери он во всяком случае не принадлежал. Больше всего было похоже, что писал ребенок, школьник класса так примерно третьего или четвертого. Хотя возможно, просто писали другой рукой.
— Не понял.
— Ну, знаете, примерно так получается, если человек пишет левой рукой. Или правой, если он левша. А может, он просто был малограмотным.
В том-то и дело, подумал Куинн. Для брата Венца писать это письмо было, надо полагать, сущей каторгой. Что его вообще заставило это сделать? Страх смерти без прощения? Вряд ли. Судя по внешнему виду, его здоровье было в идеальном порядке — во всяком случае куда лучше, чем у остальных. Но что, кроме страха, могло его заставить исповедоваться? Или кто?
Куинн вспомнил свой второй приезд в Тауэр, когда он пытался поговорить с сестрой Благодеяние, наказанной заточением за грехи. Он сказал ей тогда, что Марта О'Горман не уверена в смерти мужа. Что она заслужила хотя бы небольшую передышку. И попросил сестру во имя милосердия дать ей эту передышку. Ему казалось, что сестра Благодеяние не слышит его слов. Но она, по-видимому, услышала, приняла к сердцу несчастье Марты О'Горман и отправилась к брату Венцу с требованием написать письмо. Что-что, а решимости ей было не занимать. И убеждать она тоже умела — во всяком случае брат Венец согласился.