Неоконченная повесть
Шрифт:
Глава 23
Не успел пропасть из виду хвост поезда, который увез от нее Шоэля, как лучистые глаза Ханеле заволокло смертной тоской. Придя с вокзала, она закрылась в своей комнате и уткнулась лицом в подушку. Вернулся с работы Ицхак-Меир, сел за стол, жена, как обычно, поставила перед ним тарелку горячего супа. Позвали Хану – не идет. Да еще и молчит! Лежит лицом вниз на кровати и даже не шевелится, лишь плечи слегка вздрагивают от горького плача.
– Ну, ты идешь? – нетерпеливо спрашивает мать.
В ответ ханины плечи начинают дрожать еще сильнее; она снова и снова поливает подушку слезами. Ицхак-Меир тоже
– Но послушай, дочка, так ведь нельзя, ты хоть ради отца успокойся!
Ицхак-Меир говорит мягко, деликатно, то шутит, то стыдит… – все впустую. Лежит себе и плачет! Дело серьезное: единственная дочь – это вам не фунт изюму, и если уж она так мучается, то есть о чем хорошенько подумать! А Софья Марковна что – не думает? Да она лишь о ней и думает, о своей драгоценной Ханочке! А толку-то? Хоть неделю думай без перерыва, все равно дочь тебя не слышит! И дался ей этот Шоэль! Нет, как вам нравится подобный спектакль?!
Прошел день, другой. Хана по-прежнему слоняется из комнаты в комнату с опухшими глазами. Правда, теперь она плачет только по ночам, но от этого домашним не легче. Софья Марковна ходит черная, как туча.
И вдруг прибегает Ицхак-Меир с интересной новостью: в Киеве намечается съезд профсоюзов, и он выбран делегатом. Вот вам и Ицхак-Меир – маленький пожилой человек с плохим зрением и тяжелой судьбой! Судьба судьбой, но жизнь старый Шульберг понимает совсем неплохо, а в груди его бьется любящее отцовское сердце. В конце концов, страдающая Ханеле – его единственная дочь. А тут еще, глядя на дочкины мучения, не находит себе места и несчастная мать! Значит он, Ицхак-Меир, не может сидеть сложа руки. Бог наградил его этими двумя женщинами, и он за них в ответе! И старый пекарь приступает к обработке жены.
– От нашей бедной Ханеле скоро ничего не останется!
– Ну так что? – горько шепчет она в ответ. – Если уж ты такой умный, то скажи, что делать.
– Надо отправить ее к Шоэлю, – говорит Ицхак-Меир. – И кончать с этими вздохами и слезами.
– Как ты ее отправишь? – недоумевает Софья Марковна. – В багаже? Может, малой скоростью?
– Нет, я заберу ее с собой в Киев! – торжествующе ухмыляется муж.
Он и в самом деле все продумал. До Киева они поедут в прекрасных условиях – профсоюзной делегации выделен специальный вагон! А уж от Киева до городка как-нибудь доберутся. К тому же, если делать хупу, то только в местечке. Здесь, в Одессе, где Ицхак-Меир считается примерным пролетарием, ему совсем несподручно устраивать столь реакционное мероприятие. Зато в отдаленном местечке сам Бог велел – и тихо, и по всем правилам! Да-а… На это Софье Марковне возразить совершенно нечего! Надо же… – там, где раньше командовала неумолимая командирша, теперь все решает Ицхак-Меир, и, как выясняется, решает правильно и успешно!
Как только Хане сказали, что они с отцом едут к Шоэлю, она взлетела от счастья прямиком на седьмое небо. Поворот на сто восемьдесят градусов! Какие такие слезы? Нет уж, не до слез нам, извините. Она едет всего через два дня и нужно еще успеть переделать тысячу срочных дел. Постирать, высушить, погладить, уложить, поработать иголкой: там пришить пуговицу, здесь – крючок. Не забыть взять косметику – это тоже важно для девушки из Одессы, желающей понравиться родственникам любимого мужа.
Софья Марковна изо всех сил старается помочь дочери. Она вынимает заветный флакон французских духов, купленный по
– Наденешь это там, пусть видят, откуда ты приехала…
Вот так сюрприз устроил Шоэлю шустрый Ицхак-Меир – взял и прикатил, да еще и Хану с собой привез! Стрекоза Мирьям тотчас же бросилась в столовую с радостной вестью. А там работа в самом разгаре: Шоэль штукатурит, Йоэль столярничает, с обоих градом льет пот вперемежку с цементной пылью. А тут влетает Мирьям и с порога кричит:
– Шоэль, приехали!..
Шоэль вначале не поверил:
– Врешь!
– Ну и дурак! – обижается сестра.
Ей еще трудно отдышаться – бежала, торопилась, а тут – не верят. А Шоэля вдруг словно пронзило, сердце его радостно встрепенулось. По правде говоря, он думает о жене днем и ночью и ужасно скучает.
– Беги домой, Шееле, я тоже скоро приду, – торопливо говорит отец.
Шоэля словно сдуло с места. Первая встреча молодой пары проходит, как в дурмане. Хана еще не пришла в себя от дорожной тряски. Она стоит посреди гостиной и растерянно оглядывается. Зато Ицхак-Меир, как всегда, спокоен и уже успел перекинуться с Фейгой парой любезных слов. Сейчас сидит на кухне, где хозяйка готовит угощение, и подружески с ней беседует. Шоэль врывается в дом в перепачканной рабочей одежде и останавливается, увидев Хану.
Он так долго ждал этого момента и вот – не знает, что сказать от смущения.
– Извини, – вдруг сами выговаривают его губы. – Я без галстука…
Слыхали, а? Галстук ему нужен, люди добрые! А без галстука жена от него отвернется!.. Еще больше смутившись, Шоэль бросается умываться. Скорее, скорее… сердце его поет. Вот он уже привел себя в порядок, надел чистую одежду. Тем временем Хана пытается открыть перевязанный веревкой старый чемодан. До революции он знавал намного лучшие дни… Шоэль подходит к жене, чтобы помочь ей, они пытаются развязать не поддающийся узел, их руки встречаются. Маленькая нежная рука прикасается к большой шершавой ладони. Всего лишь одно прикосновение, а какой пожар запылал!
Даже Мирьям, случайно заглянувшая в комнату, видит языки этого пламени! Она пришла сказать, что одолжила у соседки яйцо и несколько луковиц, но смущается и выходит, не пряча улыбки. Фейга все еще на кухне, ей хочется приготовить что-нибудь особенное для стола. Она прекрасно помнит, как несколько лет тому назад познакомилась с Ицхак-Меиром в Одессе, в доме Гиты. Это было поверхностное знакомство, но вот – дети поженились… Честно говоря, не об этом мечтала Фейга, но ничего не поделаешь, надо принимать то, что есть.
Наконец узел развязан, и чемодан открыт. И что же вытаскивает из него Хана? – Нарядную рубашку мужа и гастук. Потому как – кто же еще позаботится о Шоэле, если не жена его Хана?
– Что же ты не привезла сюда пианино? – смеется Шоэль.
Он уже пережил первое счастливое потрясение и пришел в себя, так что может и пошутить. Затем Хана достает свое летнее платье – крупные красные горошины на желтом фоне. Это любимое платье Ханы, оно сшито по всем правилам тогдашней одесской моды. Затем на свет появляются духи, бусы, и все остальное, что молодая женщина побросала в чемодан. В спальне висит зеркало, и Хана долго вертится перед ним, примеряет платье, причесывается и пудрит нос. На это уходит немало времени, но Шоэль никуда не спешит. Он пожирает жену влюбленными глазами.