Неоконченный портрет
Шрифт:
Описать то, что со мной происходило, я лучше не способен. Пока я шел в город, лицо женщины виделось мне все отчетливее. Я видел маленькие уши, очень тесно прижатые к голове, длинные серьги из ляпис-лазури, кудрявую волну необычайно светлых волос, чуть прикрывавших ухо. Я видел очертания ее лица и переносицу, и глаза, светло-голубые и ясные. Я видел короткие и очень густые темные ресницы и слегка подведенные брови, изогнутые словно в легком удивлении. Я видел узкое продолговатое лицо и довольно жесткую линию рта.
Все это предстало перед моими
Не могу объяснить, что случилось потом. Поверхность проявилась. И тут изображение обычно начинает темнеть.
Но ведь то была не фотографическая пластина, то было человеческое существо. И потому проявление продолжалось. С поверхности оно перешло вовнутрь, в запредел — называйте это как хотите. Яснее я объяснить, наверное, не могу.
Я полагаю, я знал все с самого начала, с того момента, как встретил эту женщину. Проявление происходило во мне. Изображение проступало из моего подсознания и переходило в мое сознание…
Я знал — я только не знал, что именно я знал, пока меня не озарило! Пока это не пришло ко мне из безнадежной незапятнанности! Крохотная точка и затем — изображение.
Я повернулся и практически побежал по пыльной той дороге вверх. Я был в неплохой форме, но мне казалось, что я двигался недостаточно быстро. Ворота виллы… кипарисы… тропинка в траве.
Женщина сидела на том же месте.
Я задыхался. Глотая судорожно воздух, я рухнул на скамейку подле нее.
— Послушайте, — сказал я. — Я не знаю, кто вы, я ничего о вас не знаю. Но вы не должны это делать слышите меня? Не должны.
Глава вторая
Призыв к действию
Наверное, самым подозрительным, — но только если думать об этом задним числом, — было то, что она даже не пыталась хотя бы возмутиться. Она могла бы сказать: «Не пойму, о чем вы ведете речь!» Или: «Вы не знаете, что говорите». Или она могла сказать все это просто взглядом. Обдать меня холодом, заморозить.
Но дело в том, что для нее это был как бы уже пройденный этап. Она подошла к решению главных проблем. И что бы кто ни говорил, что бы кто ни делал, ее удивить это уже не могло.
Она была вполне спокойна и здраво все рассудила — это-то и пугало. С настроением еще можно как-то разобраться: настроения проходят и уходят, и чем взрывоопаснее настроение, тем сильнее реагируешь на него. Но спокойствие и рассудительная решимость — это нечто совсем другое, такого состояния человек достигает постепенно и потому вряд ли от этого можно отмахнуться.
Она задумчиво посмотрела на меня, но не сказала ничего.
— Во всяком случае, — произнес я, — вы ведь мне скажете, почему?
Она наклонила голову, словно соглашаясь с очевидностью.
— Просто, — ответила она, — так будет, наверное,
— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — возразил я. — Совершеннейше и полностью ошибаетесь.
Моя горячность ее ничуть не задела. Она была для этого слишком спокойна и слишком от всего далека.
— Я много об этом думала, — сказала она. — И это в самом деле будет лучше всего. Просто и легко. И быстро. И никому не причинит хлопот.
Именно по этой последней фразе я понял, что она из так называемой «хорошей семьи». Ей внушили, что надо быть «предупредительной по отношению к другим».
— А что будет потом? — спросил я.
— Приходится рисковать.
— А вы верите в «потом»? — Мне стало любопытно.
— Я боюсь, — медленно проговорила она. — И вправду боюсь. Если там вообще нет ничего — это было бы слишком хорошо, в такое почти невозможно поверить. Если бы просто заснуть — тихо, мирно — и не проснуться. Это было бы так чудесно.
Она с мечтательным видом прикрыла глаза.
— Какого цвета были обои в вашей детской? — внезапно спросил я.
— Лиловые ирисы, оплетающие пилон, — начала было она. — Откуда вы знаете, что как раз о них я в тот момент и думала?
— Просто так подумалось. Вот и все, — сказал я и продолжал: — Когда вы были ребенком, как вы представляли себе рай?
— Зеленые пастбища… зеленая долина… с овечками и пастухом. Песнопения. Ну, вы сами знаете.
— Кто читал вам об этом — ваша матушка или няня?
— Няня, — она чуть улыбнулась. — О добром пастыре. Знаете, мне кажется, я никогда в жизни не видела пастуха. Но на лугу, неподалеку от нас, паслись два ягненка. — Она помолчала и добавила: — Там все теперь застроено.
И я подумал: «Странно. Если бы луг тот не застроили, ее сейчас, возможно, тут не было бы». А вслух сказал:
— Вы были счастливы в детстве?
— О, да! — Она произнесла это с убежденностью, не вызывавшей сомнений. — Слишком счастлива.
— Такое возможно?
— Думаю, да. Видите ли, вы оказываетесь неготовым… к тому, что начинает случаться. Вам даже в голову никогда не приходило, что такое может случиться.
— Вы пережили что-то трагическое, — высказал догадку я.
Но она покачала головой.
— Нет… не думаю… нет вроде бы. Ничего необычного со мной не произошло. Глупая банальная история, какая случается со многими женщинами. Не то, чтобы мне особенно повезло. Я была дурой. Да, просто дурой. А глупцам нет места в этом мире.
— Послушайте, дорогая моя, — сказал я. — Я знаю, о чем говорю. Я уже стоял там, где вы сейчас стоите, и чувствовал то, что вы чувствуете — будто жить не стоит. Мне знакома ослепляющая безысходность, из которой виден только один выход, и я хочу сказать вам, дитя мое: это проходит. Горе не вечно. Ничто не вечно. Единственный утешитель и лекарь — время. Положитесь на него.