Неоконченный портрет
Шрифт:
– Ну хорошо, – продолжал я, – но ведь то, что вы задумали, гораздо страшнее.
В первый раз мне, кажется, удалось слегка задеть собеседницу за живое.
– Нет! – воскликнула она. – Когда ждешь повторения пережитого кошмара – это одно. Неизвестность – совсем другое. Она притягивает. В ней есть что-то от авантюры. В конце концов, смерть может оказаться чем угодно.
Слово, которого мы, будто сговорившись, до сих пор избегали, впервые было произнесено. Смерть…
– Как вы догадались, что я хочу?.. – запоздало удивилась она.
– Точно объяснить не могу, – признался я. – Я сам испытывал подобное.
– А-а. Понятно.
В
Селия же не думала, да и не могла бы меня пожалеть. Пройдя через жестокие страдания, оставившие глубокие горестные складки у ее губ, она не имела больше жалости ни к себе, ни к другим. По ее признанию, всю свою жалость она растратила впустую, из-за собственной глупости. Мои несчастья она воспринимала лишь как причину, благодаря которой я разгадал ее планы. Я также сообразил, что Селия живет в мире своего детства, пробудившегося в ее воображении. Там она искала спасения от беспощадности мира настоящего. Ее апатия породила во мне жажду деятельности. Она оказалась как раз тем человеком, которого я искал в течение последних десяти лет. Она словно бросила мне призыв к действию – и я ему внял.
Итак, я начал действовать. Больше всего я боялся оставить ее одну и прилип к ней как банный лист. В город мы возвращались вместе, причем по дороге Селия не выказала ни тени раздражения моей навязчивостью – для этого у нее было достаточно благоразумия. Она понимала, что я не отстану и сейчас ей все равно не удастся свести счеты с жизнью. Но мне было ясно без слов, что она не отказалась от своего намерения, а лишь решила подождать удобного случая.
Я не стану погружаться в описание старинного испанского городка, нашего совместного ужина или рассказывать, как я тайно перебрался из своей гостиницы в ту, где жила Селия, – все это несущественные мелочи. Главным же являлось то, что я должен был находиться рядом до тех пор, пока она не очнется и не капитулирует.
После ужина, когда она поднялась из-за стола, собираясь идти к себе в номер, я сказал:
– У вас есть десять минут. Ровно через десять минут я к вам приду.
Зная, что ее номер находится на четвертом этаже, я не рискнул дать ей больше времени. Вдруг она, несмотря на свое хорошее воспитание и принцип самоотречения, проявит крайний эгоизм и выпрыгнет из окна, не испугавшись обеспокоить тем самым администрацию?
Через десять минут я вошел в ее номер. Селия сидела на разобранной постели, прямая, с зачесанными назад золотистыми волосами. Сомневаюсь, что она была удивлена. Соображения гостиничного персонала меня не заботили. Если они знали, что я вошел к ней в десять часов вечера, а вышел в семь утра, то, конечно, они все подумали одно и то же. Но ради спасения человеческой жизни я готов был пожертвовать репутацией.
Я уселся к ней на постель, и мы стали разговаривать.
Мы проговорили всю ночь напролет.
Подобное происходило со мной впервые.
Я не спрашивал ее о неприятностях. Вместо этого мы начали с самого начала: бледно-лиловые ирисы на обоях детской, овечки на лугу за железной дорогой, запах первоцвета…
Спустя некоторое время я уже только
Она говорила так, как человек говорит сам с собой или – с Богом. Ровным бесцветным голосом она рассказывала о том, что случалось в ее жизни, безо всякой связи переходя от одного события к другому. Все эти разрозненные события были объединены лишь тем, что именно они запомнились Селии.
Память делает необъяснимый выбор, определяя, что оставить на хранение, а что – выбросить за ненадобностью. Отчего-то не верится, что выбора вовсе никакого нет. Попробуйте вспомнить что-нибудь из того времени, когда вам было лет пять или шесть. Вы назовете пять или шесть фактов, не больше. Возможно, они не были так уж существенны, но остались у вас в памяти. Почему?
В ту ночь я слушал Селию, и мне казалось, что я смотрю на нее как бы изнутри, что по отношению к ней я – Бог. И в дальнейшем я и собираюсь придерживаться этой точки зрения.
Селия говорила обо всем подряд, о том, что было для нее важно и не важно. Она не пыталась выстроить свой рассказ вокруг какого-либо сюжета. Но мне это было необходимо! Я, кажется, различал некий невидимый ей план.
В семь часов утра я покинул ее. Отвернувшись к стене, она спала, как ребенок. Опасность миновала. Я словно взвалил на свои плечи тяжесть, лежавшую до того на ее плечах.
Днем я отвез ее на пристань и посадил на пароход. И вот тут-то произошло самое главное… Хотя, возможно, я ошибаюсь. Возможно, ничего особенного не произошло…
В любом случае здесь я не стану этого описывать. Я хочу пока побыть Богом и посмотреть, получится ли у меня портрет Селии. Портрет в четырех измерениях – ведь литературные герои в отличие от моделей художника существуют не только в пространстве, но и во времени.
Книга вторая
Холст
Установите мольберт.
Сегодня мы будем работать с рукой.
I. Дома
Селия лежала в кроватке и слипающимися глазами рассматривала бледно-лиловые ирисы на обоях детской. Она чувствовала себя абсолютно счастливой.
За ширмой, стоявшей в ногах ее кроватки, няня при свете настольной лампы читала Библию. Ширму ставили специально, чтобы свет не мешал девочке спать. У няни была особенная лампа: медная и тяжелая, с абажуром розового фарфора. За тем, чтобы от нее не воняло керосином, следила горничная Сюзанна – высокая крупная девушка с локтями цвета сырой баранины. Сюзанна была хорошей горничной, но иногда излишне суетливой. Когда она начинала суетиться, то неизменно роняла или смахивала что-нибудь на пол.
Из-за ширмы доносился еле слышный шепот: няня бубнила себе под нос во время чтения. Этот звук усыплял Селию, веки смежались…
Дверь отворилась, и вошла Сюзанна с подносом. Она старалась ступать бесшумно, но ее туфли ужасно визжали и скрипели.
– Простите, няня, я задержала ваш ужин, – сказала Сюзанна вполголоса.
– Тсс… – зашипела няня, – девочка уже спит.
– Да ее пушкой не разбудишь, – ответствовала горничная, с тяжелым и шумным сопением заглядывая за ширму. – Какая она милашка, правда? Моя маленькая племянница с ней не сравнится.