Неоновые Боги
Шрифт:
Люди вышли вперед, чтобы поздравить нас — на самом деле, поздравить Зевса — и все это время он крепко сжимает мою руку. Я смотрела на лица, которые движутся как в тумане, и во мне поднимается приливная волна ненависти. Этим людям на меня наплевать. Я, конечно, это знаю. Я знала это с момента моего первого общения с ними, с того момента, как мы поднялись в этот сводчатый круг общения благодаря новому положению моей матери. Но это совершенно другой уровень.
Мы все знаем слухи о Зевсе. Все мы. Он пережил три Эры — три жены — в свое время, возглавляя Тринадцать.
Теперь уже
Если я позволю этому человеку надеть мне на палец кольцо, то с таким же успехом могу позволить ему надеть на меня ошейник и поводок. Я никогда не буду самой собой, никогда не буду ничем иным, как продолжением его, пока он тоже не устанет от меня и не заменит этот ошейник гробом.
Я никогда не освобожусь от Олимпа. Не раньше, чем он умрет и титул перейдет к его старшему ребенку. На это могут уйти годы. Это может занять десятилетия. И это делает возмутительным предположение, что я переживу его, вместо того чтобы закончить на глубине шести футов, как остальные Геры.
Честно говоря, мне не нравятся мои шансы. Глава 2Персефона
Вечеринка вокруг меня продолжается, но я ни на чем не могу сосредоточиться. Лица расплываются, цвета сливаются воедино, звуки льющихся комплиментов статичны в моих ушах. В моей груди нарастает крик, звук потери, слишком большой для моего тела, но я не могу позволить ему вырваться. Если я начну кричать, я уверена, что никогда не остановлюсь.
Я потягиваю шампанское онемевшими губами, моя свободная рука дрожит так сильно, что жидкость плещется в бокале. Психея появляется передо мной как по волшебству, и хотя у нее на лице застыло непроницаемое выражение, ее глаза практически стреляют лазерами как в нашу мать, так и в Зевса.
— Персефона, мне нужно в уборную. Пойдешь со мной?
— Конечно. — Я едва ли похожа на саму себя. Мне почти приходится отрывать свои пальцы от
пальцев Зевса, и все, о чем я могу думать, — это эти мясистые руки на моем теле. О боги, меня сейчас стошнит.
Психея выталкивает меня из бального зала, используя свое роскошное тело, чтобы защитить меня, уворачиваясь от доброжелателей, как будто она моя личная охрана. Хотя в коридоре мне ничуть не лучше. Стены смыкаются. Я вижу отпечаток Зевса на каждом дюйме этого места. Если я выйду за него замуж, он тоже наложит на меня свой отпечаток.
— Я не могу дышать, — выдыхаю я.
— Продолжай идти. — Она торопит меня мимо уборной, за угол, к лифту. Чувство клаустрофобии
становится еще сильнее, когда двери закрываются, запирая нас в зеркальном пространстве. Я смотрю на свое отражение. Мои глаза слишком велики на моем лице, а моя бледная кожа лишена цвета.
Я не могу перестать дрожать.
— Меня сейчас стошнит.
— Почти на месте, почти на месте. — Она практически выносит меня из лифтав ту же секунду, как
открываются двери, и ведет нас по еще одному широкому мраморному коридору к боковой двери. Мы проскальзываем в один из немногих внутренних двориков, окружающих здание, небольшой тщательно ухоженный сад посреди такого большого города. Сейчас он спит, припорошенный легким снегом, который начал падать, пока
Башня Додона находится в самом центре центра Олимпа, одна из немногих объектов недвижимости, принадлежащих Тринадцати в целом, а не кому-либо из отдельных лиц, хотя все знают, что она принадлежит Зевсу во всех отношениях, что имеет значение. Это грандиозный небоскреб, который я находила почти волшебным, когда была слишком молода, чтобы знать лучше.
Психея ведет меня к каменной скамье.
— Тебе нужно положить голову между колен?
— Это не поможет. — Мир не перестанет вращаться. Мне пришлось… Я не знаю. Я не знаю, что
мне делать. Я всегда видела свой путь перед собой, простирающийся на протяжении многих лет к моей конечной цели. Это всегда было так ясно. Заканчиваю магистратуру здесь, на Олимпе, иду на компромисс с матерью. Подождать, пока мне не исполнится двадцать пять, и я получу свой трастовый фонд, а затем использовать деньги, чтобы вырваться из Олимпа. Трудно пробиться сквозь барьер, который отделяет нас от остального мира, но это не невозможно. Не с помощью нужных людей, и мои деньги гарантировали бы, что так бы онои было. И тогда я буду свободна. Я могла переехать в Калифорнию, чтобы получить докторскую степень в Беркли. Новый город, новая жизнь, новое начало.
Теперь я вообще ничего не вижу.
— Я не могу поверить, что она сделала это. — Психея начинает расхаживать, ее движения
короткие и сердитые, ее темные волосы, так похожие на волосы нашей матери, раскачиваются при каждом шаге.
— Каллисто убьёт ее. Она знала, что ты не хочешь в этом участвовать, и все равно заставила
тебя.
— Психея… — Мое горло горит и сжимается, грудь сжимается еще сильнее. Как будто меня
пронзили насквозь и я только сейчас это заметила.
— Он убил свою последнюю жену. Своих последних трех жен.
— Ты этого не знаешь, — автоматически отвечает она, но избегает встречаться со мной взглядом.
— Даже если я это не так… Мама знала, на что, по мнению всех, он способен, и ей было все
равно. — Я обхватываю себя руками. Это никак не помогает унять мою дрожь. — Она продала меня, чтобы укрепить свою власть. Она уже одна из Тринадцати. Почему этого недостаточно для нее?
Психея садится на скамейку рядом со мной.
— Мы найдем способ справиться с этим. Нам просто нужно время.
— Он не даст мне времени, — тупо говорю я. — Он собирается провести свадьбу так же, как он
сделал предложение. — Сколько у меня времени? Неделя? Месяц?
— Мы должны позвонить Каллисто.
— Нет. — Я почти кричу это слово и делаю усилие, чтобы понизить голос. — Если ты скажешь ей
сейчас, она придет прямо сюда и устроит сцену. — Когда дело доходит до Каллисто, это может означать, что мы будем кричать на нашу мать… или это может означать, что мы снимем один из каблуков-шипов, которые она предпочитает, и попытаемся вонзить Зевсу в горло. В любом случае будут последствия, и я не могу позволить своей старшей сестре нести бремя защиты меня.