Неоновые Боги

Роберт Кэти

Люди вышли вперед, чтобы поздравить нас — на самом деле, поздравить Зевса — и все это время он крепко сжимает мою руку. Я смотрела на лица, которые движутся как в тумане, и во мне поднимается приливная волна ненависти. Этим людям на меня наплевать. Я, конечно, это знаю. Я знала это с момента моего первого общения с ними, с того момента, как мы поднялись в этот сводчатый круг общения благодаря новому положению моей матери. Но это совершенно другой уровень.

Мы все знаем слухи о Зевсе. Все мы. Он пережил три Эры — три жены — в свое время, возглавляя Тринадцать.

Теперь уже

три мертвые жены.

Если я позволю этому человеку надеть мне на палец кольцо, то с таким же успехом могу позволить ему надеть на меня ошейник и поводок. Я никогда не буду самой собой, никогда не буду ничем иным, как продолжением его, пока он тоже не устанет от меня и не заменит этот ошейник гробом.

Я никогда не освобожусь от Олимпа. Не раньше, чем он умрет и титул перейдет к его старшему ребенку. На это могут уйти годы. Это может занять десятилетия. И это делает возмутительным предположение, что я переживу его, вместо того чтобы закончить на глубине шести футов, как остальные Геры.

Честно говоря, мне не нравятся мои шансы. Глава 2Персефона

Вечеринка вокруг меня продолжается, но я ни на чем не могу сосредоточиться. Лица расплываются, цвета сливаются воедино, звуки льющихся комплиментов статичны в моих ушах. В моей груди нарастает крик, звук потери, слишком большой для моего тела, но я не могу позволить ему вырваться. Если я начну кричать, я уверена, что никогда не остановлюсь.

Я потягиваю шампанское онемевшими губами, моя свободная рука дрожит так сильно, что жидкость плещется в бокале. Психея появляется передо мной как по волшебству, и хотя у нее на лице застыло непроницаемое выражение, ее глаза практически стреляют лазерами как в нашу мать, так и в Зевса.

— Персефона, мне нужно в уборную. Пойдешь со мной?

— Конечно. — Я едва ли похожа на саму себя. Мне почти приходится отрывать свои пальцы от

пальцев Зевса, и все, о чем я могу думать, — это эти мясистые руки на моем теле. О боги, меня сейчас стошнит.

Психея выталкивает меня из бального зала, используя свое роскошное тело, чтобы защитить меня, уворачиваясь от доброжелателей, как будто она моя личная охрана. Хотя в коридоре мне ничуть не лучше. Стены смыкаются. Я вижу отпечаток Зевса на каждом дюйме этого места. Если я выйду за него замуж, он тоже наложит на меня свой отпечаток.

— Я не могу дышать, — выдыхаю я.

— Продолжай идти. — Она торопит меня мимо уборной, за угол, к лифту. Чувство клаустрофобии

становится еще сильнее, когда двери закрываются, запирая нас в зеркальном пространстве. Я смотрю на свое отражение. Мои глаза слишком велики на моем лице, а моя бледная кожа лишена цвета.

Я не могу перестать дрожать.

— Меня сейчас стошнит.

— Почти на месте, почти на месте. — Она практически выносит меня из лифтав ту же секунду, как

открываются двери, и ведет нас по еще одному широкому мраморному коридору к боковой двери. Мы проскальзываем в один из немногих внутренних двориков, окружающих здание, небольшой тщательно ухоженный сад посреди такого большого города. Сейчас он спит, припорошенный легким снегом, который начал падать, пока

мы были внутри. Холод пронзает меня, как нож, и я приветствую это жало. Все что угодно лучше, чем оставаться в этой комнате еще на мгновение дольше.

Башня Додона находится в самом центре центра Олимпа, одна из немногих объектов недвижимости, принадлежащих Тринадцати в целом, а не кому-либо из отдельных лиц, хотя все знают, что она принадлежит Зевсу во всех отношениях, что имеет значение. Это грандиозный небоскреб, который я находила почти волшебным, когда была слишком молода, чтобы знать лучше.

Психея ведет меня к каменной скамье.

— Тебе нужно положить голову между колен?

— Это не поможет. — Мир не перестанет вращаться. Мне пришлось… Я не знаю. Я не знаю, что

мне делать. Я всегда видела свой путь перед собой, простирающийся на протяжении многих лет к моей конечной цели. Это всегда было так ясно. Заканчиваю магистратуру здесь, на Олимпе, иду на компромисс с матерью. Подождать, пока мне не исполнится двадцать пять, и я получу свой трастовый фонд, а затем использовать деньги, чтобы вырваться из Олимпа. Трудно пробиться сквозь барьер, который отделяет нас от остального мира, но это не невозможно. Не с помощью нужных людей, и мои деньги гарантировали бы, что так бы онои было. И тогда я буду свободна. Я могла переехать в Калифорнию, чтобы получить докторскую степень в Беркли. Новый город, новая жизнь, новое начало.

Теперь я вообще ничего не вижу.

— Я не могу поверить, что она сделала это. — Психея начинает расхаживать, ее движения

короткие и сердитые, ее темные волосы, так похожие на волосы нашей матери, раскачиваются при каждом шаге.

— Каллисто убьёт ее. Она знала, что ты не хочешь в этом участвовать, и все равно заставила

тебя.

— Психея… — Мое горло горит и сжимается, грудь сжимается еще сильнее. Как будто меня

пронзили насквозь и я только сейчас это заметила.

— Он убил свою последнюю жену. Своих последних трех жен.

— Ты этого не знаешь, — автоматически отвечает она, но избегает встречаться со мной взглядом.

— Даже если я это не так… Мама знала, на что, по мнению всех, он способен, и ей было все

равно. — Я обхватываю себя руками. Это никак не помогает унять мою дрожь. — Она продала меня, чтобы укрепить свою власть. Она уже одна из Тринадцати. Почему этого недостаточно для нее?

Психея садится на скамейку рядом со мной.

— Мы найдем способ справиться с этим. Нам просто нужно время.

— Он не даст мне времени, — тупо говорю я. — Он собирается провести свадьбу так же, как он

сделал предложение. — Сколько у меня времени? Неделя? Месяц?

— Мы должны позвонить Каллисто.

— Нет. — Я почти кричу это слово и делаю усилие, чтобы понизить голос. — Если ты скажешь ей

сейчас, она придет прямо сюда и устроит сцену. — Когда дело доходит до Каллисто, это может означать, что мы будем кричать на нашу мать… или это может означать, что мы снимем один из каблуков-шипов, которые она предпочитает, и попытаемся вонзить Зевсу в горло. В любом случае будут последствия, и я не могу позволить своей старшей сестре нести бремя защиты меня.