Неорационализм
Шрифт:
Возникает вопрос, не является ли это обстоятельство основанием для выводов экзистенциализма? То есть основ¬ной постулат экзистенциализма неверен и это было показано выше: у нашего познания есть объективное содержание. Но стоит ли опираться на это познание, если завтра может прилететь комета и уничтожить всю землю? Вот мы в соответствии с красивыми моделями проектируем капитализмы, социализмы, какие-то этические систе¬мы и т. д., а завтра бац, в землю попадет комета и ай-я-яй, просто «Rех» Чюрлениса. Или его же картина «Молчание», там, где в сумерках бесконечно спокойное море и на гори¬зонте гора, а у подножья два огонька. Кажется, все пребы¬вает в этом оцепенении много веков и будет вечно. Но вас не покидает ощущение неясной угрозы, таящейся в картине. И вдруг озноб проходит по коже — это же не гора, и не костры. Это затаившееся чудовище с глазами, полными ужаса и тайны. Вот-вот оно прыгнет и содрогнется тишина.Или, скажем, грубый факт конечности нашего земного существования, который с такой силой завораживает экзистенциалистов. Тут не только устройства общества и этики вроде бы не стоит проектировать, а даже такие простые ве¬щи, как запасти бутылочку пива в
дороге домой задавит автомобиль.
Но до таких крайних выводов доходят только отчаявшие¬ся мистики. Экзистенциализм, в частности, до этого не доходит. Наоборот, экзистенциалисты уделяли немало внима¬ния так называемым малым радостям жизни. Сартр, напри¬мер, писал, что выкурить трубку может доставить не мень¬ше удовольствия, чем половой акт. И действительно, любил выкурить ее, сидя за столиком открытого парижского кафе под нежарким солнцем. Может быть, правда, он никогда не планировал этого маленького удовольствия, а только случайно, проходя мимо кафе, каждый раз радостно воскли¬цал: «А не выпить ли здесь чашечку кофе?». Странно толь¬ко, что он пил его всегда в одно и то же время и в одном и том же кафе.
С точки зрения вышеизложенного модельного подхода легко объяснить, почему в нашем бренном мире вместе с воз¬можностями непредсказуемых неприятностей, включая пред¬сказуемые, вроде конечности нашего персонального существования, все же есть смысл планировать, в соответствии с нашим пониманием причинных связей, и осуществлять не только маленькие удовольствия, но и лучшее устройство общества, этику и прочее. Это потому, что выводы из наших познавательных моделей, так же как и фундаментальные посылки имеют причинно статистическую природу. То есть, если я заготовлю в холодильнике пиво, то вполне осознаю, что может случиться и так, что я его не выпью, но вероятность, что я его выпью, вследствие правильного моделирования процесса действительности (хоть и весьма неформализованного моделирования, за ненадобностью формализованного в данном случае) намного выше совокупной вероятности комет, автомобильных катастроф и прочего, могущего помешать осуществить мне мое намерение.
Так, что я пью пиво и исповедую общественные идеалы, не вступая в противоречие с собой и исходя из единого фундаментального подхода. Сартр же, отправляясь выпить ча¬шечку кофе, заведомо использовал известные ему причинные связи объективной действительности: он знал, что в том за¬ведении, куда он направляется, обычно готовят хороший кофе и нет причины, чтобы на сей раз он был хуже. Но когда он касался общечеловеческой этики, например, то отрицал то ли наличие объективных причинных связей, то ли нашу способность познавать их, и, во всяком случае, целесообраз¬ность этим познанием пользоваться.
Кроме того, несмотря на свою зачарованность фактом конечности нашего бытия, экзистенциализм проповедует активное участие каждого в общественном процессе, а стоит ли активничать в предположении, что завтра этот процесс прекратится вообще.
Таким образом, вопрос сводится к тому, должны ли мы участвовать в этом процессе с учетом объективно существующих (до прилета кометы) законов-связей, наложенных на этот процесс и отраженных в нашем познании через модели, или мы должны бороться за нашу индивидуальную свободу в полном пренебрежении к этим законам и связанным с ними общечеловеческим ценностям. И тут выводы из предложенного мной модельного подхода и экзистенциалистский расходятся.
На примере марксизма и экзистенциализма мы видим, к каким глобальным негативным последствиям в общественной жизни приводит абсолютизация нашего познания или отрицание его возможностей. Но не только они могут приводить к подобным результатам. Теория познания является столь краеугольным камнем философии, что любые ошибки в ней ведут к далеко идущим последствиям.
В качестве примера приведу вышедшую в начале 80-х годов в Израиле книгу Ш. Шохема о сексуальных отклоне¬ниях. Ее, конечно, нельзя назвать философией, получившей признание, но ее выводы вполне в русле тех учений, которые господствуют на сегодня в этой сфере. Суть выводов Шохема в том, что все люди в той или иной степени сексуально ненормальны и поэтому понятие нормы должно быть устранено, а любые извращенцы приравнены к нормальным людям. К этому выводу он приходит на основании того, что невозможно провести и обосновать точную границу между нормальным и ненормальным в сфере половой морали. Смею полагать, что Шохем просто не подозревает о существовании в неживой природе той же условности границ понятий, которая так взволновала его в человеческом обществе, в случае с извращениями. Иначе для того, чтобы быть последовательным, ему пришлось бы заявить, что законы физики это такая же нелепость, как нормы человеческого общества, условность границ которых он думает, что он первый открыл, и думает также, что условность эта есть основание для их отрицания и признания всех извращений наравне с тем, что раньше считалось нормой. Конечно, более высокая по сравнению с физикой дисперсия понятий, связанных с обществом, требует иного отношения к нормам и границам в человеческом обществе. Есть вообще нормы, которые являются результатом почти одной лишь принятости и традиции, вроде моды или церемонии питья чая, поэтому не следует на основании разницы в таких нормах, скажем, отдавать предпочтение одному обществу по сравнению с другим. Но совсем другое дело этические нормы, границы которых также не могут быть установлены с такой точностью, как в физике, и посему границы всегда будут в известной степени условны. Границы — да, но не сами нормы, обусловленные объективностью природы человека и общества. Поэтому все обильные примеры Шохема ничего не доказывают. Это - то же самое, что утверждать,
Другой пример это - бихевиоризм и близкие ему философии приниженного рационализма, верящие в конкретное знание, но не верящие в возможность рациональными {и нерациональными) средствами постичь общую картину, касаю¬щуюся человека и общества и посему противопоставляющие социологию и психологию философии в ее классическом понимании, т. е. как модели, дающей
наиболее общую картину мира и общества с указанием места в этой моделии для социологии и для психологии. В воздействии на то, что принято называть сегодня ментальностью общества, эти направления сливаются с экзистенциализмом, теоретически обосновывая «новую ментальность». В частности, на Западе существует изрядное количество курсов «человеческих отношений», базирующихся на бихевиоризме. Слушатели такого курса обучаются тому, как с помощью определенных психологических приемов достигать различных целей в жизни, целей в высшей степени конкретных и сиюминутных, типа избежать конфлик¬та, произвести выгодное впечатление и т.п. Конечно, и для таких познаний есть свое место в жизни, например, в сфере торговли (отношения покупатель—продавец и т.д.). Но бихевиоризм, в полном соответствии со своей концепцией тео¬рии познания, не знает о существовании ограниченной области применимости своей прикладной теории и претендует на ее универсальность. Строить отношения на трюках реко¬мендуется не только в торговле, но и между сотрудниками на работе и в семье и везде. Человеку, не воспитанному на «новой ментальности» не нужно и объяснять, что за сорт человеческих отношений получится в конечном счете, если воспитать общество на бихевиористских курсах. Люди бегут на эти курсы и дорого платят за них для того, чтобы при¬способиться к бесчеловечному характеру отношений в обществе, а в результате этот характер становится еще более бесчеловечным. Ведь, если вместо того, чтобы осадить хама, мы, в соответствии с рекомендациями бихевиоризма, спрашиваем у него совета или помощи, то мы избегаем конфликта и роста холестерина в крови, но ведь хам станет еще хамовитее. И это - очень близкое последствие, но и оно, как мы видим, за пределами бихевиористской теории. А что станет с нашей собственной душой? Что будет с ней, если мы будем «строить» на трюках наши отношения с друзьями и в семье? Это уже лежит далеко за пределами, просматриваемыми бихевиоризмом с его теорией познания. Тем не менее, бихевиоризм не задумывается вторгаться в эти области с прикладными советами.
Выше было показано, как теория познания влияет на самые разные и важные сферы философии и жизни. Обобщая, можно сказать, что она в немалой степени определяет так называемое мировоззрение. К какому же мировоззрению ведет теория познания, развитая в «модели познания моделями»? Я навал это мировоззрение «неорационализмом», в отличие от классического рационализма, к которому я отношу марксизм, и некоторые другие направления. Неорационализм в целом я определяю, как представление, посылка, вера в возможность нашего познания правильно отображать причинные связи явлений, существующих в реальности. В классическом рационализме, как показано на примере марксизма, наше познание аб¬солютизируется, в неорационализме оно имеет модельный смысл. Неорационализм, как мировоззрение учит, что мы можем и должны опираться в нашей деятельности на познание, но должны делать это с осторожностью, учитывая, что познавательные модели имеют границы применимости, которых мы, как правило, не знаем и поэтому рискуем выйти за них. Но это неизбежный
риск, который можно лишь уменьшить, но не устранить полностью. Было бы нелепо полагать, что, отказавшись от применения познавательных моделей, в том числе и в гуманитарной сфере, человечество впадет в некую идиллию. Человечество уже в высшей степени давно отошло от той стадии развития, когда его жизнь и эволюция определялись лишь законами борьбы за существование, подобно жизни обитателей джунглей. Отказ от осознанного руководства гуманитарными моделями может означать только возврат к законам джунглей, но на сей раз с применением современных технических средств со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В заключение этой главы я хочу коснуться вопроса о взаимоотношении рационалистического мировоззрения с религией. Я считаю, что нет непреодолимого противоречия между религиозным и рационалистическим мировозрением. Не случайно Спиноза — один из величайших рационалистов — верил в Бога. Дело в том, что реальная действительность существует и является объектом нашего познания незави¬симо от того, сотворена ли она Богом или существует извечно. Вопрос о сотворении для рационалистического мировоз¬зрения не является существенным. Существенно другое — предположение о том, что если Бог сотворил мир, то он сотворил его так, что все законы — связи его причинно обусловлены. Зачем же нужно рационалистическое мировоззрение и почему нельзя ограничиться старой доброй религией? Если старая добрая религия признает ненарушаемость законов объективной действительности, созданной Богом, и их причинную обусловленность, а также считает, что Бог не сооб¬щил нам конечную истину, а возложил на нас обязанность искать ее, и если она согласна с тем, что действия наши индивидуальные и коллективные, движимы ли они религиоз¬ным или иным чувством, должны подвергаться контролю рассудка, основанному на рациональных моделях, у меня с ней нет никаких расхождений.Я не отрицаю и нерациональных способов познания, основанных на интуиции, проникновении и откровении. (Способов, характерных прежде всего для искусства). Но и в этих случаях мы познаем не только наши собственные ощущения. Нет и принципиального противоречия между рациональным и указанными способами познания. Но есть разные сферы. Поэтому у человечества нет другого пути, как строить гуманитарные модели и руководствоваться ими. Естественно, при ясном понимании сути процесса познания моделями. Понимание это должно уменьшить возможность выхода за пределы применимости. И хотя принципиальная возможность такого выхода все равно останется, такова судьба человечества и человека.