Неотвратимость
Шрифт:
Аллея…
— Здравствуйте, Мария Николаевна.
— Здравствуйте, Дмитрий Павлович.
Как всегда — о том, что у нее на работе за время, пока не виделись, что у него в цехе. И в цеховом комитете, где он председатель комиссии. И еще в комиссии по месту жительства, где тоже хлопот в преизбытке. И все ей интересно. А она вспоминает, что сказали о Витюшке учителя. Что Витя протер на катушке валенки и надо отдать подшить, а там держат подолгу. Дмитрий Павлович видел вчера валенки в промтоварном, что за сквером.
В магазине Ордынцев смотрит мужские пальто. Но видит через вешалки Марию. «Есть валенки? Хватит ли у нее денег?» — беспокоится Дмитрий Павлович и идет к ней.
— Мы везучие! — радуется Мария. — Всего две пары оставалось.
— Наверно, везучие, — соглашается Ордынцев.
Постепенно замедляя шаг, подходят к аптеке. Аптека— разлучница. Сияет красными неоновыми буквами…
— Завтра вы тоже с утра, Дмитрий Павлович?
— Всю неделю с утра. И завтра вас дождусь. Хорошо?
— Ну, там видно будет. До свиданья.
Сквозь серую байку варежки слышит она тепло его руки.
— Мария Николаевна, я вот что хотел… Не примите это как… Словом, подвернулись мне в ларьке рукавички. Вот. Ваши такие холодные. Считайте, что подарок на женский день, он скоро уж.
— Зачем вы, Дмитрий Павлович! Спасибо за заботу, но…
— Мне больше не о ком заботиться. А разве можно человеку ни о ком не заботиться? От этого человек черствеет. Носите на здоровье, они меховые.
— Верно, в них тепло. Сколько же они стоят?
— Представьте, недорого. Заглянул в ларек, увидел, думаю, как раз вам по руке. Но не стану задерживать, до свиданья.
Сын возился на кухне, что-то мастерил увлеченно. Валенки солидно одобрил и снова взялся за плоскогубцы. Мария сняла пальто, присела на стул и смотрела на сына.
— Мам, не знаешь, паяльники в магазинах продают? Ты чего улыбаешься, мам?
— Ничего, так.
— Ты сегодня какая-то радостная. Тебе что, еще грамоту дали? Или премию?
— Премию, Витенька, да… А я не заслужила.
— Раз дали, значит, заслужила. Мам, а паяльник дорогой?
— Не знаю, сынок.
— Я чаю вскипятил, давай будем ужинать, мама.
— Ах ты, родной мой хозяин! Сейчас, Витенька, сейчас. Мне ведь такую премию никогда раньше не давали…
— А в прошлом году, помнишь?
— То была совсем другая премия.
— Мам, если паяльник недорогой, купишь? Понимаешь, самоходный трактор делаю.
— Ну раз трактор, то посмотрю завтра в магазине. Давай ужинать.
Четвертого марта Ордынцев встретил Марию по дороге к трамваю, хотя работал ту неделю с четырех. Был он в рабочем, потертом ватнике.
— Вы? — удивилась Мария.
— Отпросился на минуту. Вопрос такой, срочный. Женский день подходит…
— Дмитрий Павлович, праздничный подарок вы уже сделали,
— Хорошо, хорошо. Но как вы считаете, можно пригласить вас на концерт? В клубе мелькомбината, в другом совсем районе, но потом я вас провожу.
— С ума вы сошли! Как же я вдруг пойду с вами в клуб! Не обижайтесь, Дмитрий Павлович, но, право же, это невозможно.
— Ну да… Хотелось, чтобы у вас был праздник. И у меня. Знаете, когда я о вас думаю, то всегда чувствую тепло и холод сразу. С вами очень хорошо… идти и говорить. Но всегда мороз, метель, темные улицы. Хоть раз был бы теплый веселый зал, музыка, настоящий праздник…
— А если встретятся знакомые, что я им объясню? Что мы друзья? И этому поверят?
— Но мы в самом деле друзья! Впрочем, не поверят. Мне пора идти, хотел только увидеть вас, спросить.
Глядя на его удаляющуюся спину, Мария винила себя: «Для меня он это, он всей душой… А я неблагодарная и не хочу обидеть, а…»
Оглянулась, не видит ли кто, и догнала Ордынцева.
— Подождите. Вы обиделись?
— Нет, конечно. Я же все понимаю.
— Послушайте, знаете что… — она замерла на мгновение, — хотите, я зайду к вам? Только совсем ненадолго, на несколько минут. Хотите?
— Мария Николаевна!
Он так просиял весь, что у Марии перехватило дьг-хание от ответной радости.
— Конечно же, хочу! Мы будем пить чай… Будет праздник! Ведь я совсем один, много лет… Но вы найдете дом?
Всего раз ездили они с Ордынцевым на его улицу: после обычного провожания он должен был идти в какую-то комиссию и надо было взять дома нужные бумаги. Он побежал за теми бумагами, а она ждала в такси. И запомнила дом и подъезд.
— Найду. А квартира, вы говорили, двадцать три?
— Спасибо вам.
— За что же? Я зайду восьмого, часов… в шесть, А в клуб боюсь. Ну идите, вы же на минутку отпросились. Счастливо трудиться.
— Сегодня я уж потружусь!
«Какое у него лицо красивое, когда он радуется, Но я совсем с ума сошла! Напросилась в гости! Никогда от себя такого не ожидала».
Щеки горели, было совестно, отчаянно. Порыв прошел, теперь одолевали сомнения и раскаяние.
На другой день Наталья, сверив какие-то документы, не отошла от стола, а пригнулась, подмигнула:
— Праздничать будем, а? Наш день-то. Давай устроим девишник. Для одиноких, под девизом «Что стоишь, качаясь, горькая рябина». Рубля по три скинемся. Капа еще, Нинка Семенова.
— Не знаю, Наташа… Меня уже пригласили…
— Ого! Кто?
— Знакомые.
— A-а. Может, знакомый? Гляжу, не такая ты стала какая-то. Ведомостям и накладным улыбаешься, как любовному письму. Ну не красней, не красней, я не в упрек тебе, простая ты душа. Жалко, что не посидишь с нами восьмого, да ладно уж. Желаю тебе повеселиться.