Неотвратимость
Шрифт:
— Как думаешь, она догадалась таблеток в заначке протащить?
— Не знаю, — нервно ответил Григорий.
— Но ты ей на прошлой свиданке говорил? Семенихина баба пронесла, никому и в башку не влезло, где сховала. Ну, Семенихина баба сама сидела, приемчики знает. Она и водку может…
Григорий не слушал Ошуркова, не думал о таблетках и пирогах. Давно не видел он жену. Сначала не разрешали свиданку, потому что готовили его на стройку отправить, потом, обозленный возвращением в колонию, сам не
— Ну давай, друг, — ощерил Ошурков желтые от чифира зубы. — Желаю тебе, хе-хе…
— Слушай, пошел бы ты…
Григория переодели в пижаму и повели коридором в комнату свиданий.
…Мария поставила на табурет тяжелые сумки и огляделась. Тесная строгая комната. Две железные кровати, холодной голубой окраски тумбочка. Все окружающее было неприятно, нежеланно, давило и пугало, как и надвигающееся свидание. Год с небольшим назад она уже бывала в этой комнате или в другой, в точности похожей. Тогда как-то не замечала отчужденной здешней обстановки — нетерпеливо ждала мужа, всей душой его жалела, вполне убежденная, что хватит уж, довольно уж с него всего этого, намучился Гриша, понял все.
Сейчас думала не о нем — о себе. Ей-то за что мука? Она хочет мирных домашних радостей, чьей-то постоянной и сильной заботы о ней, Марии. Но семейных радостей нет, и нет никому дела, что там она хочет. Должна стоять здесь, в тесной комнате свиданий, где железные кровати равнодушно принимают на ватные матрасики разных людей…
Когда открылась дверь, Мария вздрогнула — кто это? Не сразу узнала мужа. Нет, он не очень изменился, пополнел даже. Стриженый, в пижаме. Дома не имел пижамы.
— Ну, здравствуй, — сказал Григорий.
В тот, в прежний раз она бросилась ему на грудь. А сейчас:
— Здравствуй.
И подала руку.
— Как доехала?
— Ничего.
— Так. Ничего, значит? Н-ну… Что ж ты не садишься? Располагайся. Будь как дома, — невесело пошутил он. — Всего на сутки разрешили свиданку, комнат не хватает, а очередь большая.
— Да, мне сказали.
— Кто у начальства в шестерках, тем по трое суток можно, а я рылом не вышел, — он злобно глянул на дверь и сел на койку. — Ну, рассказывай, как живешь?
— Ничего, хорошо. Витя учится на «четыре» и «пять».
— Молодец. Передай, отец сказал, чтобы одни пятерки были. Ты-то как?
— Что ж, работаю. Отпросилась на неделю в счет отпуска. Гриша…
— Чего?
— Гриша, как же ты на стройке-то не удержался? Мы к тебе приехали, а тебя уже… Как же, Гриша?
— Так получилось… «Беломор» привезла?
— Что? Ах да, конечно, вот.
Он оглядел пачку, понюхал, распечатал и закурил. Мария думала: что-то надо бы рассказать, о чем-нибудь
— Да-a, такие дела… — Григорий смотрел на нее, щурясь сквозь дым. А она рассматривала холодного цвета тумбочку.
Спохватилась:
— Гриша, ты есть, наверное, хочешь? Да, хочешь? Сейчас чаю поставлю. Пирогов привезла, с грибами, ты ведь любишь с грибами.
— Можно и поесть.
Она обрадовалась хоть какому-то делу и захлопотала около тумбочки с электроплиткой.
— Подожди, Мария. Погоди, говорю. Сядь. Слушай, ты чего такая, а?
— Какая? — Чайник в ее руке дрогнул и звякнул крышкой.
— Черт тебя знает, непонятная. А? Ну-ка говори, в чем дело?
— Гриша! Как ты мог потерять стройку? Что ты наделал! Разом все испортил, все, ты даже не понимаешь!.. Ждала, что все изменится, по-иному пойдет наша с тобой судьба… Гриша, жить мне хочется, а не просто проживать на белом свете! Неужели тебе не надо ничего, ни семьи, ни…
— Хватит! — он бросил окурок на чистый пол и придавил кирзовым сапогом. — Завелась! Для того я на свиданку рвался, чтоб тут мораль читали?! Так получилось, ну что теперь — грызть меня?1 Моралисты! Лежачего бить, это вам веселье!
— Но ты сам виноват, — сдерживая отвращание, сказала Мария.
— Виноват, виноват!.. Вам бы только работал, как скотина, и не выпей, не скажи, не…
— Есть же, кто не пьет — и не скотина.
— Но?! Есть? Нашла такого?! То и гляжу, не поцеловала мужа, подойти боишься. Нашла? Наласкалась, не голодная?
— Григорий, как ты смеешь!
— Смею! Сразу заметил, что виноватая!
— Григорий, я сейчас уйду.
Он отвел сверлящий взгляд и схватил из пачки папиросу.
— Ладно, все.
Хотел прибавить: «Вернусь домой, поговорим», но понял, что не время сейчас.
Молчали. Мария готовила на плитке еду. Слышно было, как топал кто-то по коридору. За окном в остриженных кустах акации возились воробьи. Один сел на подоконник, вертелся, чирикал, нахальный и юркий, вроде Ошуркова.
— Слушай, Мария. Ты не догадалась втихаря четвертинку, а? Хорошо бы со встречи-то, — миролюбиво, не сознавая, как это опять не вовремя, спросил Григорий.
— Что ты, сумки ведь просматривают.
«Господи, ничего он не понял! Опять только о бутылке и думает».
Ей стало жарко у плитки, она сняла кофточку, осталась в ситцевом открытом сарафане.
— Тебе с грибами разогреть или мясные? А? Почему не отвечаешь?
Глаза Григория блестели. Он встал и подошел.
— Гриша, чай готов, давай поедим…
— Ладно, потом.
Он обнял Марию.
«Ох, как все противно! Скорей бы, скорей проходили сутки…»
Сутки прошли. Размягченный свиданием, Григорий прощался по-хорошему.