Неотвратимость
Шрифт:
Он прижал к щеке ее руку, коснулся губами. И кивнул:
— До свиданья, Маша. Следующую неделю я с утра.
— Я помню.
После работы Наталья догнала Марию на ступеньках управления, подхватила под руку, зашептала:
— Позавидуешь тебе, честное слово! Мужики-то, кто ни глянет на тебя, тот заглядится. Заметила, как сейчас Лобашкин таращился? Знаешь, ты здорово расцвела в последнее время. Что с тобой творится, Машенька?
— Ничего со мной не творится, с чего ты взяла?
Однако Мария не смогла скрыть гордой улыбки.
— Не
— Да будет тебе, Наташа, в самом деле!
— Вы как, совсем но большому счету встречаетесь? Не смущайся, Машенька, милая, рада я за тебя знаешь как! В таком соку женщина, чего ж терять золотые годочки. Давно это у тебя?
— Перестань же, Наташа, ничего особенного…
— Правильно, что тут особенного, живые же люди! Мужик хоть хороший? Непьющий, поди? А? Кто он, Маша?
— Ну…
Мария понимала, что ничего рассказывать нельзя, никто не должен касаться, и если проговориться хоть словом — останется на ее тайне след, как на чистой скатерти сальная капля… Но счастье последних дней накопилось, рвалось на волю, трудно таить в себе…
— Ну, человек один…
— Ясно, что не десять, не таковская ты. А кто? Никому не проболтаюсь, не бойся.
Но Мария ничего больше не сказала.
Свет уличного фонаря сквозь тюлевую штору создавал в комнате красивый полумрак. Было за полночь. Кайманов одевался. Наталья набросила халатик, потянулась. Подошла и обняла его.
— Не мешай, Наточка, — поморщился Кайманов.
— Фи, пожалуйста, — она убрала руку. — Когда теперь тебя ждать?
— М-м, в ближайшее время не обещаю. Знаешь, много дел, придется работать вечерами.
— Много дел… Иными словами, у тебя намечается новый роман?
— Ты что же, намерена ревновать?
— Где уж мне.
— Когда справлюсь с делами, я тебе позвоню. Позвоню и приду. Наточка, у тебя нет оснований беспокоиться.
— А я и не беспокоюсь. Придешь, конечно. Я тебе удобна.
— Э-э, в каком смысле?
— Со мной никаких хлопот. Сцен не закатываю, не болтлива, ничего не требую и не ожидаю от тебя, приходишь когда захочешь… Ты меня охотно поменял бы на кого получше, но я ведь удобна.
— Наталочка, и мыслей нет…
— Брось, Миша, не надо врать. На моих глазах ты ухлестывал за Машей Шабановой.
— Не ревнуй, Наточка, — примирительно сказал Кайманов. — Твоя подруга стойкая женщина, я таких уважаю.
— Между прочим, эта стойкая, может быть, вот сейчас тоже с кем-то…
Михаил Яковлевич засмеялся:
— Наталья, нехорошо злословить.
— Она мне сама призналась.
— Вот как?! Инте-ре-есно! Ай да святая Мария! Кто же сей счастливец?
— Не говорит. Я думаю, кто-то с завода. Да тебе не все ли равно? Важно, что не ты. Ты — для таких, как я…
11
Ей
Поняла: должна ехать. И еще: ехать не хочется. Конечно, можно сослаться на занятость по работе, начальство не отпускает, да мало ли… Но — должна. Сын письмо прочитал, тоже запросился, засобирался. Эх, Витенька! Один ты крепкая ниточка, что связывает с твоим отцом…
При очередной встрече — светлота весенних вечеров гнала их подальше от завода, за парк, в поселок — рассказала Дмитрию, стыдясь и мучаясь, про письмо и что, в общем, обязательно нужно ехать. Он помолчал, подумал и согласился с ней — да, нужно.
— Митя, мы не должны встречаться, пока не вернусь оттуда.
— Да, понимаю.
Шли в толпе.
— Послушай, Маша, должно же это когда-то кончиться! Таимся, пугаемся взглядов, шагов… будто перед всеми виноваты. А в чем? В том, что любим?! Мне нужна своя жена, своя, а не чужая. А ты? Ну хорошо, ну удастся скрывать и дальше, а потом? Когда он воротится, что будет потом? Мы расстанемся? Но это просто несправедливо! Я долго не встречал женщину, которую хотел бы назвать своей. И вот нашел, и оба мы испытали пусть пока недолгое и неуютное — но ведь счастье, Маша! Отошел бы в сторону, со всем смирился — ради тебя. Но ты его не любишь, жалеешь только, я знаю, вижу. Так зачем скрывать? Пусть скорее решится. Расскажи обо всем, пока… он там. Когда кончится срок, все станет сложно… Оставь ему квартиру, вещи, возьми с собой только сына…
— Но Витя любит отца!
Ордынцев словно наткнулся на преграду.
— Митя, ты думаешь, я не хочу ясности? Когда с тобой, так мне хорошо, а приду домой, увижу Витюшку— и чувствую себя скверной, лживой…
— Неправда! В наших отношениях нет лжи! Потому что это не причуда, не распущенность, а любовь…
— Кому о том скажешь?
— Маша, я не должен бы так говорить, но… Твоего мужа ничему не научила первая половина срока. Что, если не научит и вторая? Вернется, каким ушел? Нужен ли мальчику такой отец, хотя и родной. Что он способен передать сыну? И как будешь ты?
— Я, наверно, не смогу терпеть. Потому что узнала другую жизнь, почувствовала себя человеком… и женщиной. Но если Григорий изменится… Я — мать. А Витя любит отца. Мне пора, Митя, не провожай дальше.
— Ты вернешься двадцать шестого?
— Да.
12
Ошурков суетливо семенил рядом. Его круглый, в бурых крапинах, рыхлый нос то и дело обращался к Григорию — нос заранее чуял запах домашних пирогов, которыми делился сосед по койке. Про себя Ошурков говорил: «Люблю повеселиться, особенно пожрать».