Непобедимая
Шрифт:
Я догнал ее у голых почерневших кустов сирени.
— Люся! С праздником тебя! — крикнул я, обрадованный встречей.
— Тише! Ты с ума сошел!
— Никого же нет…
— Все равно тише. Потерпи! Двадцать пятую годовщину мы встретим громко! С музыкой! Вот увидишь!
— Конечно, громко! Фортиссимо! И мы снова наденем… смотри! — Я расстегнул ворот рубахи и показал ей кончик красного галстука.
— Какой ты отчаянный, Андрей! Ты очень смелый!
— А твой где?
— Спрятан. Но через год мы их не наденем, мы уже будем
Мне показалось, что Люся выглядит лучше, чем в прошлую встречу.
— Ты сегодня румяная, — сказал я.
Люся взглянула на меня, ее синие глаза неестественно блестели.
— Температура… Плохо мне чего-то… очень плохо, — заговорила она, прерывисто дыша. — Должно быть, заболела…
— Тетя Катя знает, что ты больна?
— Она ушла рано. Я не сказала ей… Ой, как мне холодно…
— Ты лучше вернись домой, Люся, а то совсем расхвораешься.
— Не могу… никак не могу. Сегодня я должна обязательно быть на месте…
Мы свернули на улицу Свердлова, и я заметил на телеграфном столбе выведенную красной краской маленькую цифру «XXIV». Под цифрой стояло слово, которое я не понял: «Дзор»!
— Смотри! — сказала Люся. — Народ помнит… не забыл. И на афишной тумбе тоже написано!
Действительно, и на афишной тумбе кто-то вывел красным слово «Дзор!»
— «Дзор»? Что это значит?
— Бестолковый! — Люся перешла на шепот: «Дзор… Это же сокращенно: «Да здравствует Октябрьская революция!»
Да, наш город помнил, какой сегодня день. На другой улице мы увидели на заборе фашистский плакат. Неизвестный художник пририсовал вокруг шеи Гитлера удавку и написал на свастике большие буквы: «СНО!»
«Смерть немецким оккупантам!» — пояснила Люся.
Я огляделся. Ни одного прохожего. Еще рано.
— Подержи скрипку и следи, не появится ли кто…
Вытащив из кепки календарный листок, я накрепко приколол его кнопкой под надписью «СНО!».
— Бежим скорее! — Люся явно испугалась. — Мне нельзя рисковать.
— Мне тоже нельзя рисковать, — сказал я. — До десяти часов…
— Что «до десяти часов»?
— Нельзя рисковать. А потом, после десяти, можно…
— Не понимаю, что ты говоришь… — Она облизнула пересохшие губы и спросила: — Проводишь до аптеки?
— Конечно! «У меня в запасе вечность!»
— Тогда пойдем через Глухой переулок. С тобой мне не страшно.
— А без меня?
— Без тебя я хожу другой дорогой…
— Почему?
— Там ведь Васька живет. Я с ним раз встретилась… он грозился…
— Как это — грозился?
— Грозился донести, что мой папа коммунист…
— У, гадюка! Попадись он мне сейчас!
— С тобой я не боюсь… Ты сильный… смелый…
Я взял ее за руку. Люся показалась мне такой слабенькой, такой беззащитной и одинокой, что я и сам не знаю, как у меня вырвалось:
— Люсенька! Я так тебя люблю! Мы всегда будем вместе!
Она шла с полузакрытыми глазами, я услышал, как она тихо повторила:
— Всегда будем вместе…
Мы
Мы свернули в Глухой переулок, и сразу перед нами, словно привидение, возник Васька Пенов.
— Привет красным тимуровцам! — гаркнул он, осклабившись. — Встретились! Теперь можно и должок отдать, расплатиться!
— Не дури, Пенов! — Люся хотела обойти его, но он заступил ей дорогу.
— Не спеши! Сейчас твой до-ре-ми-фа-соль захрюкает. Получит сполна!
— Я не испугался, я чувствовал, что Ваське со мной не справиться.
— Забыл про фонарь! — сказала Люся, тяжело дыша. — Хочешь второй получить?
Васька царапнул Люсю бешеным взглядом, и тотчас же глаза его застыли на моей левой руке. Я понял подлый замысел Васьки — сделать меня калекой, чтобы я не смог больше играть. И тут же я вспомнил приказ Ивана Ильича: сегодня от восьми до десяти играть, во что бы то ни стало.
— Пойдем, Люся… — мой голос противно дрожал. — Я с ним завтра встречусь. Сейчас мне некогда, и ты опоздаешь…
Люся подняла на меня воспаленные глаза. В них застыли испуг и удивление.
— Ах, ему некогда! — Васька снова уставился на мою левую руку, и я невольно спрятал ее за спину. — А мне плевать, что тебе некогда!
И он ткнул меня кулаком в грудь.
По-прежнему держа руку за спиной, я отмахнулся от Васьки футляром, в котором лежала скрипка.
— Отстань! — сказал я и опять услышал унизительную дрожь в своем голосе. — Чего пристал? Я тебя не трогаю…
— А я трогаю! — Васька ухмылялся, и от этого стало страшно. — Я трогаю! Получай!
Он ударил меня по лицу. Я отшатнулся, прикрываясь футляром, продолжая держать левую руку за спиной.
— Андрей!!! — В Люсином крике были растерянность, презрение, обида. — Андрей!
Новый удар Васьки свалил меня на землю. Скрипка отлетела в сторону. Васька не дал мне подняться. Ему удалось захватить в кулак пальцы моей левой руки.
— Проси прощенья! — прохрипел он, сдавливая изо всех сил мои пальцы. — Ну!
Я молчал.
— Ну?! Будешь просить прощенья?!
Мне послышался голос Ивана Ильича так отчетливо, словно он стоял рядом: «Ты должен завтра играть. Это — приказ».
— Прости… — Я задыхался от стыда.
— Громче! Чего шепчешь?! Пусть Люська слышит!
— Прости… — сказал я громче.
— Трус! — Это крикнула Люся. — Трус! Презираю!
Васька захохотал.
— Слышал? Теперь Люська видит, какой ты храбрец. Теперь хоть пойте, хоть играйте — мне плевать! Я свой должок отдал. С процентом!