Непобедимая
Шрифт:
— Качановке не отвечать. Возвращайтесь в вокзал. Все, что будут передавать, принимайте.
Он взял Сергеева под руку, и они медленно пошли по путям.
— Должен сообщить, — начал комиссар, когда шаги телеграфиста и начальника караула затихли вдали, — в Качановке пятьсот сабель и батарея полевых орудий, сведения точные. Отряд очень сильный, и Козенко под стать ему: жесток и хитер. Я с ним встречался. Правда, давненько уже, сразу после разгрома калединовщины [2] , и честное казачье слово
2
Каледин — белоказачий генерал, захвативший власть на Дону и застрелившийся, когда советские войска подошли к Новочеркасску.
— Пятьсот сабель? — спросил Сергеев.
Чувство, которое овладело им, не было страхом или тревогой. Это было понимание ответственности командира, всегда тем большей, чем сильнее угроза.
«Потому комиссар и остался в роте, что знал об этом, — почти с братской теплотой подумал он вдруг. — Он очень хороший человек…»
— Пятьсот сабель и батарея… И все это на нас, — проговорил он, подразумевая под этим «нас» и самого себя, и бойцов, и комиссара.
Комиссар взглянул на Сергеева:
— Что ж? Все теперь ясно? Да? Дело тебе предстоит очень тяжелое. А никто не должен отступить ни на шаг.
— А вы? — вырвалось у Сергеева.
Он вдруг понял: комиссар хочет уехать! Против пятисот сабель и батареи рота численностью в сто три бойца при одном пулемете не выстоит. Ему, как бывшему офицеру на службе у красных, пощады ждать нечего. Комиссару тоже пощады не будет. Ему еще и потому, что он, судя по внешности, определенно еврей, а белоказаки комиссара-еврея, попадись он им только, повесят на первом же суку!.. Вот он и уедет.
Но какое ему, Сергееву, дело до комиссара дивизии? И вообще, что за низкие подозрения? Ему и его бойцам нужно выполнить свой долг!
Еще более посуровевший и собранный, Сергеев проверил, наглухо ли застегнут френч, и сухо, кивком, простился с комиссаром. Их пути расходились. Что ж? Каждому свое.
Комиссар задержал его, взяв за локоть. Сергеев, охваченный презрением и брезгливостью, едва не вырвал руку и замер, весь напружинившись.
— Сделаем так, — сказал комиссар и помолчал, глядя на Сергеева и будто решая: говорить или не говорить, — сделаем так: я уеду сейчас. Надо попытаться повидать этого Козенко.
Сергеев не понял:
— Кого? Козенко? Какого Козенко? — и вдруг до него дошло. — Есаула Козенко?
— Да.
— Но позвольте! — Сергеев вырвал свой локоть из руки комиссара и ошеломленно отшатнулся. — Какой в этом смысл? Зачем? Или вы думаете, что ваш приход их задержит?
— На какое-то время — конечно!
— На сколько же? На час? На два?
— Но разве этого мало?
— Да казаки вас просто не доведут до Козенко! Пристрелят по дороге, чтобы снять сапоги и тужурку!
Комиссар развел руками:
— Тогда я свою задачу не выполню.
— Но во имя чего? Чтобы уличить Козенко в нарушенном слове?
Комиссар пожал плечами, как бы говоря: «Считайте, как знаете», — протянул Сергееву руку, прощаясь. Тот схватил ее. Крепко сжал. Хотелось сказать еще какие-то слова. Но какие?
Комиссар повернулся и пошел к вокзалу. Сергеев проводил его неподвижным взглядом и, как только комиссар скрылся за углом здания, бросился на окраину разъезда, туда, где над обрывом к Ворже бойцы рыли окоп. Потрясенный тем, что он только что узнал, он чувствовал потребность в немедленной активной деятельности.
Вновь он увидел комиссара, когда тот галопом проскакал на лошади за околицу.
«Во весь опор, — подумал Сергеев и поморщился, как от боли. — И куда!» Подчиняясь все тому же безотчетному порыву, он вырвал из кобуры наган и выстрелил вверх. Это было сигналом тревоги. Бойцы разобрали винтовки и столпились вокруг него.
— Товарищи! — крикнул Сергеев. — Братья! Именем революции призываю вас отразить врага, какими бы силами он ни наступал. Ни шагу назад, товарищи красноармейцы!..
«Я говорю, как комиссар», — подумал он и замолчал, прислушиваясь.
Вокруг стояла тревожная тишина…
За двадцать минут до выступления на Соботово к есаулу Козенко привели пленного. Казачий дозор захватил его в четырех верстах от этого разъезда. Задержанный — в сапогах, галифе, в кожаной тужурке, с биноклем на груди и в кожаной фуражке — выехал на лошади из леса и остановился в поле, оглядываясь и, видимо, поджидая тех, кто его сопровождает. Когда его отрезали от леса, он начал отстреливаться, но никого не убил.
Его сорвали с лошади, связали, бросили поперек седла, привезли на хутор возле Качановки, не развязывая рук, ввели в штаб. Есаул Козенко — жилистый коренастый казак в белой черкеске и черной рубахе со стоячим воротом — кивнул офицерам, рассматривавшим на столе карты: «Продолжайте, господа», — и подошел к пленному.
С минуту он хмуро оглядывал его, потом резко повернулся к казакам-конвоирам:
— Обыскивали?
Один из конвоиров протянул кожаную фуражку. В ней лежали найденные у пленного документы и номер газеты «Известия Воронежского Губернского Исполнительного Комитета». Деньги, карманные часы и бинокль казаки взяли себе.
— И с кем я имею честь? — спросил есаул.
Пленный молчал.
К дому кто-то подскакал на лошади.
Швырнув кожаную фуражку на стол, есаул выбежал из комнаты и тотчас вернулся.
— Еще подтверждение, — сказал он офицерам. — Эшелонов в Соботово определенно нет!
Офицеры поспешно встали и, на ходу складывая карты, вышли в соседнюю комнату. Молодой казак вынес оттуда шашку и подал есаулу. Пристегивая ее, тот кивнул на фуражку с документами:
— Захвати это с собой, — он взмахнул рукой и опять обратился к пленному. — Даю две минуты. Кто? Откуда? Куда ехал?.. Молчишь? Выводите!
Конвоиры подхватили пленного под локти и повернули к порогу.
— Молчишь? — в спину ему повторил есаул.