Неподдающиеся
Шрифт:
— Та глупости все это! — сказал я им. — Когда я посмотрел на ваши книги, то подумал о другом. С месяц назад я ехал полем на возу с сеном для моих кормильцев. На обочине стояла девка и говорит: “Дядя, подвези!” Я ей: “Садись”. Она влезла на воз, и я полез на нее. Но у меня ничего не получилось!
— Почему? — заинтересовался дед Прут.
— Да потому что я пихаю, а она уходит в сено! “Так вот, — говорю этим старикам. — Кабы тогда ей под зад ваши книги!.. Потому — когда я их увидел — я и улыбнулся: вспомнил!”»
Однако всему приходит конец. Пришел конец и ухарству деда Якова. Когда он вновь приехал
Мой дед взял с собой Якова в синагогу, чтобы тот смог помолиться.
Великий раввин читал проповедь. Синагога сияла огнями. Она была переполнена верующими. Женщины, как полагается, сидели наверху отдельно. Мужчины — внизу. Казенный раввин Гольденберг переводил с древнееврейского на идиш то, что говорил Великий раввин.
Когда тот закончил молитву, мой дед с ужасом увидел, что перед Великим раввином вырос дядя Яков.
Мой двоюродный прадед закричал:
— Я молиться хочу! Дарм вил их! А они — в Азове — не пускают меня, еб их мать! — При этом он бил себя кулаком, и Георгиевский крест трепетал на его груди. — Не пускают, суки, из-за этого креста!
Великий раввин ничего не понял из русской речи моего прадеда, но обратился к Гольденбергу:
— Я не знаю, что говорит этот человек, но мне кажется, что он говорит правильно. Почему он показал на свой крест?
Гольденберг объяснил раввину суть дела. Тогда Великий раввин сказал:
— Этот крест — не крест черной сотни, которая мучает наш народ. Такую награду человек получил потому, что героически сражался за свою великую Родину — Россию — нашу мать, мать всех народов, населяющих ее огромные пространства. И его крест является символом величия и храбрости, а не порабощения! Пусть этот человек ходит в синагогу, как все. Передайте в Азов, чтобы ему там разрешили молиться.
Побывал в синагоге раз и я (десять золотых, обещанные дедами, стоили того!). Помню, как оба старика — Прут и Аптекман — между молитвами переговаривались: «Наш внучек с головой! Я заглянул в его задачник: ничего не понял! Из одного бассейна переливали воду в другой, а поезд ехал с такой-то скоростью… Вопрос: сколько было воды в бассейне? Наш (тут последовал жест в мою сторону) шмырк-шмырк карандашиком… И ответ, точно как в задачнике!» Оба с любовью и гордостью погладили меня по голове.
Иногда деды брали меня на ссыпку: место, где из мешков хлеб пересыпали в бункера или в трюмы кораблей, которые его увозили за море.
Для разминки старики боролись на поясах. По кубатуре они были одинаковыми. Дед Аптекман — пониже ростом, но шире в плечах. А дед Прут — повыше, но в плечах уже. Силы они тоже были одинаковой и никак не могли опрокинуть один другого.
Помню это зрелище: они, как быки, зарывались ногами в прибрежный песок, но победить один другого не могли, из-за чего всегда огорчались. Выручал старший рабочий деда Прута — Александр Максимович Поддубный — брат знаменитого впоследствии русского борца. Он спрашивал:
— Чего расстроен, хозяин?
Дед отвечал:
— Не можем опрокинуть друг друга…
— Так давайте я вас покидаю обоих!
К удовольствию дедов, Александр Максимович схватывал их за пояса и через секунду, взметнув обоих в воздух, клал на лопатки. После этого каждый из дедов
Буйный характер отличал не только дядю Якова. Оба деда, как по отцовской, так и материнской линии, были тоже нрава крутого, ибо род наш происходит из горного аула Даргкох. И во мне временами проявляются некие странности, присущие, может быть, только моим далеким предкам.
Мои деды — купцы первой гильдии — были членами Правления Коммерческого клуба, где по вечерам шла карточная игра. Зимой клуб располагался в здании, летом часто играли в чудесном саду, в конце города, по Садовой улице.
Игры — неазартные: в основном преферанс или винт. Дед Прут играл в преферанс. Его партнерами обычно были: казенный раввин Хаитович; часто — градоначальник Ростова генерал-майор Зварыкин, он же командир стоявшего в Ростове 136-го Таганрогского полка; Станислав Иванович Свентицкий — интендант этого полка. Ну, если о генерал-майоре в ту пору нечего было сказать особенного, то Свентицкий значился всем известным вором. Так, на солдат отпускалось 5 копеек в день, из коих Свентицкий воровал минимум 1/4 копейки. А четверть копейки, при том что в полку служило около 1200 человек, давала сумму 300 копеек в день, то есть 3 рубля, или 90 рублей в месяц. Это являлось той минимальной суммой, которую он зарабатывал только на питании солдат, об обмундировании и прочем говорить нечего. Все это Свентицкий «зарабатывал» помимо своего основного жалованья. Короче, он был богатым человеком.
Значит, играли летом при открытых окнах в помещении клуба и при лампионах. Это были почти шарообразные осветительные приборы, в которые вставлялись свечи.
Пульку записывали только ее движением, а висты оплачивались сразу. Когда играли по копейке, то, расплачиваясь, передавали друг другу мелочь.
Совершенно естественно, если падал какой-нибудь гривенник или пятак, либо другая мелкая монета, никто не наклонялся, чтобы ее поднять: утром приходил персонал подметать помещение, и это всегда оставалось в его пользу.
Я присутствовал дважды при игре в преферанс. Помню, как дедушка кинул Свентицкому полтинник и полтинник… упал.
Свентицкий — тучный человек с апоплексическим затылком, — кряхтя, полез искать этот полтинник. Так как дело было вечером, под столом, естественно, темно.
Дед Прут, раздраженный задержкой в игре, достал пятидесятирублевый кредитный билет, зажег его от свечки и посветил Свентицкому, чтобы тот смог найти злосчастный полтинник.
Вы себе представляете, какой эффект произвел такой поступок на ростовскую коммерческую общественность?! На следующий день город гудел о том, как Прут «умыл» Свентицкого, не пожалев 50 рублей. Все были в восторге… Один казенный раввин Хаитович оставался спокойным, что даже вывело из терпения меня — мальчишку в ту пору 12-ти лет. Я сказал ему:
— Илья Матвеевич, почему вы не удивляетесь тому, что сделал мой дедушка?!
Илья Матвеевич ответил:
— Я слишком хорошо знаю твоего деда! Когда он зажигал бумажку, то наверняка зажал в руке номер и на следующий день обожженную купюру предъявил в Государственный банк, чтобы получить обратно свои пятьдесят рублей.
Второй случай, запечатлевшийся в моей памяти, такой: я подошел к деду, когда он играл в преферанс. Посмотрел его карты и увидел, что у него минимум семь взяток. А назначил дед всего шесть. Я наклонился и спросил дедушку на ухо: