Неподвластный феномен
Шрифт:
– Мария, добрый день. – Вик протянул коробочку с лиловой заводской лентой. – Это вам. Как она сегодня?
Мария, давно взмокшая в своем белом халатике, обаятельно улыбнулась. Улыбка вышла довольно провокационной, потому что следом Мария открыла коробочку, вынула шоколадную конфету и положила ее в рот. Точнее, прикусила ее зубками, а уж потом проглотила, точно наживку.
«И ты даже не поздороваешься со мной, не так ли? – мысленно вопросил Вик. – А еще ты считаешь, что я хожу сюда исключительно ради того, чтобы ты жирела. В следующий раз прихвачу ветчины. Только
– Как моя сестра? – Вику пришлось постараться, чтобы его голос не дрожал. – Понимаю, конфеты очень вкусные, но мне важно знать состояние Тори. Как она?
Рот Марии наконец-то прекратил рассасывать шоколадное месиво. Она опять широко улыбнулась. Зубы ее, как ни странно, остались белыми.
– С Викторией всё в полном порядке.
– Хотите сказать, она поправилась? – Губы Вика опять теряли чувствительность.
– Нет, конечно. Я к тому, что ее состояние без ухудшений. Знаете, а вы совсем не похожи. Вы же близнецы, – Мария махнула следующей конфетой, – а выглядите как давленое и недавленое яички.
– Обожаю шутки про куриц. Это ведь была одна из них, верно? Иначе бы совсем скверно вышло, да? Не берите в голову, Мария. Лучше скажите: эти появлялись?
– О ком вы? Ах, вы об этих. Нет, эти уже вторую неделю не захаживали.
«И я тоже не был примерно столько же, – отметил про себя Вик. – Только черта с два я начну облезать из-за этого».
– Ой, а можно я нажму. – Мария показала на значок. – Мне так нравятся ваши шутки.
– На обратном пути, хорошо? Я должен повидать сестру.
Помахав на прощание, Вик направился дальше по коридору. У ее палаты замялся.
«Виктор и Виктория. Нашу историю хоть в песне излагай. Получилось бы что-то вроде кантри-дряни о скрипящей половице».
Они были монозиготными близнецами, которым повезло – или не повезло, как посмотреть – родиться разного пола. Всё началось, когда им было по десять. Хороший возраст буквально для всего, но Тори предпочла море. Она всё чаще уходила на берег, откуда в молчании следила за волнами Таганрогского залива. Так продолжалось до тех пор, пока ей в руки не попала странная статуэтка, напоминавшая темно-изумрудное яйцо.
Вик готов был поклясться, что Тори сама выманила эту штуковину из воды. Он видел, что с ней происходило, но понимал и того меньше. Кроме одного: камень из моря заменил ей брата. Ему не хотелось вспоминать о ночах, когда ему казалось, что статуэтка шепчет, создавая в воздухе спальни черные волны, охотившиеся за домами.
А в пятнадцать Тори сбежала.
Вик погоревал, но еще больше слез выплакал, когда умерла мать, не справившись с потерей дочери. Потом Вик устроился на консервный завод. Его мозги были заняты учебой, пока руки сортировали, перерабатывали и закатывали рыбу в жестянки. Он сильно уставал и мог наизусть перечислить всё, что они выпускали – от сардин с овощным гарниром и до кильки по-гавайски, – но это не спасало от фантомных болей и галлюцинаций.
Как и полагалось близнецу, Вик худо-бедно чувствовал, что происходит
Фантомная жизнь с Тори закончилась, когда Вик закалил себя настолько, что и сам мог считать себя консервой, которую никто и никогда не откроет. Вик Галынский в собственном соку. Пальчики оближешь.
Однако Тори всё-таки ворвалась в его жизнь и сделала это не самым обычным способом.
Вик увидел по телевизору репортаж о некой религиозной группе под названием «Воды Кан-Хуга». Ее возглавляла Тори. На экране показывали южную оконечность острова Сахалин. Шныряли катера береговых служб. Над волнами, точно стрекозы, парили вертолеты. Общество и его силы прочесывали пролив Лаперуза, пытаясь выловить десять тысяч человек, добровольно ушедших под воду.
Они ушли, потому что так приказала Тори.
Вик не знал, да и не хотел знать, каким образом она подчинила всех этих людей. Ее – судили, а его – допрашивали, как будто он был причастен к этому безумию. Это случилось десять лет назад. Вику не хотелось думать, что и он тоже вступил в секту или в какой-то дьявольский кружок по водному поло.
– Ты войдешь уже или нет? – раздался из-за двери голос Тори.
– Конечно же, я войду, черт побери, – пробормотал Вик.
Внутри он ощутил тот самый запах, который ненавидел всем сердцем и который частенько ему снился. Пахло гниющей лимфой и тухлой рыбой. На самом деле Вик понятия не имел, как пахнет лимфа, но почему-то был убежден, что истолковывает запах верно.
Источник вони лежал там, где ему и полагалось: на кровати. Бледная и осунувшаяся, Тори напоминала ожившую папиросную бумагу, которой обмотали клубки синеватых жил. Болезнь подкосила ее тело, но разум по-прежнему оставался на плаву, отправляя в глаза колючие голубые искорки.
– Привет, Тори.
– Дела скверны, да, Вик?
У Тори было злокачественное заболевание крови и лимфоидных тканей – прямой билет до конечной на самом медленном поезде смерти. Чух-чух. И у нее сохранилось достаточно связей, чтобы двадцать лет колонии под Липецком сменились одноместной палатой в Ейске. У Вика под боком. Но болела она по-настоящему. Медицинский центр неустанно напоминал об этом счетами. Только в прошлом месяце за сбор костного мозга с Вика содрали кругленькую сумму.
Недолго думая, он нажал на значок:
– Что сказал банкир, когда зашел к умирающей сестре?
– Так просвети меня.
– «Где все твои галлюцинации, постреленок? Они такие плотные, что пора брать кредит под их залог».
Тори расплылась в безжизненной улыбке:
– Ты знаешь, почему волны не забрали меня, как остальных? Ты ведь задавался этим вопросом?
Помотав головой, Вик подвинул себе стул. Взял Тори за руку. Ее плоть была неприятно эластичной, словно теплый пластилин.