Непокоренные: Избранные произведения
Шрифт:
Но в подвале никого нет.
Он бросается тогда к окну и — замирает.
Видна через окно площадь, большая, изрытая траншеями и канавами, и в конце ее — знакомое по фотографиям черное здание с колоннами.
Вася застывает у окна. Стоит и смотрит.
Полуподвал наполняется людьми. Приходят связисты, солдаты.
Располагаются на полу. Вошел Автономов. Увидел Галю. Тихо беседует с ней.
Но Вася Селиванов ничего и никого не видит. Он смотрит в окно.
— Товарищ капитан! Товарищ капитан! —
Машинально берет Вася трубку и, продолжая смотреть в окно, отвечает:
— Да. Я… Что? Да. Взял. Теперь? Теперь стою у окна и вижу… черные стены здания… Кажется, это рейхстаг. — Он опускает трубку и только сейчас замечает, что вокруг него много людей.
Он смотрит на них, узнает.
И говорит просто, показывая в окно:
— Рейхстаг, товарищи!
…Раннее утро над Кеннигсплацем в Берлине.
30 апреля 1945 года.
Вася стоит у окна и смотрит. Рядом с ним Галя.
Тихо вокруг. Мертва площадь.
Ее камни, ее асфальт, ее канавы и рвы, ее скрытые ловушки — все молчит.
В подвале не спят люди.
Они еще не получили никакого приказа, но всей кожею своею чувствуют: скоро бой. Последний и, может быть, самый яростный за всю войну бой.
Они спокойно ждут его.
Слюсарев черпает деревянной ложкой тушенку из консервной банки, ест и говорит:
— Рейхстаг возьмем — тут войне и конец!
— Так-таки и конец? — перебивает другой солдат, пожилой, светлоусый. — Это ты где-то вычитал?
— Сам догадался, — спокойно отвечает Слюсарев, облизывает ложку, прячет за голенище. — В рейхстаге, слышь, сам Гитлер сидит. Гитлера споймаем — и войне конец.
— Тю-тю! — засмеялся светлоусый. — Гитлер небось уж давно где-нибудь в Аргентине. Смотался!
— Как же он может смотаться, когда Берлин у нас в кольце, в окружении!
— А он на подводной лодке сиганул, — предположил Петя.
Слюсарев, усмехаясь, посмотрел на него.
— Ну, подводную лодку он, допущаю, достанет. Это возможно, но где ж он в Берлине море возьмет, а, Петя?
— Так он на аэроплане до моря полетит… — неуверенно предположил Петя.
— Нет, мне его тут найтить желательно, — сказал Слюсарев. — Я с ним поговорить хочу. Один на один. На три слова.
Автономов прислушивается к солдатской беседе.
— А хорошо бы… — задумчиво сказал светлоусый солдат, — хорошо бы войне конец. Д-да… К севу не обернемся, а к уборке как раз… хорошо-о!
— Надоела война? — спросил корреспондент.
— Что и говорить!
— Маета, разорение…
— Ну, теперь скоро кончим! — сказал Слюсарев.
— Как-то жить будем? — Разорен мир-то…
— Ничаво! Хорошо жить будем!
— Д-да… — сказал светлоусый, — жить… хорошо бы! Жить хочется!
— Небось и семейные наши заждались.
— Нелегко-то им, старикам да бабам.
К
Вася смотрит на часы.
— Через полчаса пойдем на штурм, — говорит он негромко. — На штурм рейхстага. — И вдруг, неожиданно для самого себя, улыбается светлой, лихой, мальчишеской улыбкой. — Вот хоть и не знаменитые мы, а это нам выпала великая честь: водрузить знамя победы! — Он осматривается вокруг. Начальнику штаба батальона: — Ширяев! Дай знамя!
Лейтенант Ширяев приносит знамя. Оно свернуто вокруг древка.
Вася распускает его. Гладит шелк рукою.
Потом смотрит на бойцов.
— Ну? — говорит он. — Кто хочет рискнуть и… и донести знамя до рейхстага? Два шага вперед — марш!
И все, кто был в подвале, поспешно сделали эти два шага.
— Все хотят? — удивился Вася. — Ну, черти…
— Дай мне, капитан, — сказал Слюсарев. — Я с тем от самого Днепра иду.
— Мне доверь! — просит светлоусый. — Я сталинградский.
— Мне поручи! Мне! Мне! — раздаются голоса.
— Да что вы, ребята? — засмеялся Вася. — Да ведь это же, это… чертовский риск. — Он испытующе смотрит на всех. — Вы что ж… жить не хотите?
— Жить хотим! — ответил Слюсарев за всех. — Как не хотеть!.. А победить хочется еще больше.
Вася растерянно смотрит на своих солдат. Все они ждут его решения.
Огромные, умоляющие глаза Пети… В них столько мольбы, что и Вася дрогнул.
— Ты водрузишь знамя, Петя! — сказал он. — Ты моложе, ловчее, проворнее… И сирота?
— Сирота, товарищ капитан, круглый сирота.
— Бери знамя, Петя. Водружай! — И Вася вдруг рванулся к нему и крепко расцеловал мальчика.
На Петю смотрят все. Он краснеет, берет знамя и тихонько целует его шелковый край.
Вася смотрит на часы: — «Через девятнадцать минут — штурм!» — и отходит к окну.
Солдаты расходятся по углам.
— Ну, ничего! — проворчал Слюсарев. — Авось и мы не глупые! — И он подмигнул Автономову.
— А что? — заинтересовался тот.
— Тсс! — тихо прошептал Слюсарев. — Гляди! — он показал ему что-то засунутое за пазуху.
Это был маленький красный флажок. Без номера. Без имени.
— Все припасли! — усмехнулся Слюсарев. — А там, — он кивнул головой на окно, — там видно будет, чей флаг до купола дойдет.
…Заря подымается над Кеннигсплацем.
Она кровавая.
Вася и Галя стоят у окна.
— Сейчас пойдем, — говорит Вася. — Эх, хочу я тебя поцеловать, Галя! Так хочу. А не буду. Там, — он показывает на рейхстаг, — там поцелуемся.
— Ты береги себя, Вася.
— Нет! — покачал он головой. — Не буду беречь. Сейчас не буду. Сейчас, гляди, — он показал на солдат, — сейчас никто себя не бережет!