Неправильный диверсант Забабашкин
Шрифт:
— Ничего себе… — удивился старый красноармеец. — Неужели и вправду так можно?
Я не ответил. Апраксин хмыкнул, зарядил винтовку и залез к себе в карман гимнастерки. Достал оттуда свою книжку красноармейца и стал её внимательно изучать. Уж не знаю, что он там, в полутьме увидеть смог, но после увиденного он удовлетворённо хмыкнул и убрал его обратно. Потом тяжело вздохнул, покачав головой, поднялся, подошёл к лежащему Михаилу и, неожиданно наведя на него ствол мосинки, заскрежетав зубами, проговорил:
— Вот ты и вскрылся, сволочь фашистская! —
Глава 4
Враг
Выстрел в лесу прозвучал как гром среди ясного неба. Воронцов резко обернулся и собрался было начать вставать, но Апраксин навёл на него оружие.
— Сиди тихо, вражина! — Оскалился он на чекиста.
— Апраксин, немедленно отдай мне винтовку, — ледяным тоном произнёс Воронцов.
— Шиш тебе с маслом, — усмехнулся тот и сказал мне: — Вот, Лёшка, гляди, именно так выглядит немецкий диверсант.
— Что?! — всё ещё находясь в прострации, не понял я, переводя взгляд с Воронцова на Апраксина. — Ты что творишь, Роман Петрович?! Прекрати! Это же свой.
— Никакой он не свой. Это вражеский шпиён, Ляксей. А этот, — он кивнул на лежащего замертво Садовского, — его подручный. — Сказав это, он сделал шаг назад, встав таким образом, чтобы я тоже был в его поле зрения, и покачал головой: — Не шали!
Я остановил руку на полпути, так и не взяв мосинку, одновременно с этим всё ещё пытаясь понять, что происходит. Ситуация была совершенно нетривиальной и требовала срочного прояснения.
Пристально посмотрев на Апраксина, я как можно спокойнее, но в то же время, возможно, несколько прямолинейно спросил:
— Ты, что, дядя Рома, с ума сошёл?
— Не сошёл, Лёшка. Я этих гадов давно вычислил. И ты не рыпайся. Тем более я твоей книжке красноармейца тоже не видел. Может он, как и у них документы, поддельный.
— У меня удостоверение настоящее! — отчеканил лейтенант госбезопасности.
— Знаем мы, какое оно настоящее, — язвительно произнёс Апраксин и припечатал: — Гитлеровская сволочь! — Затем покосился на меня и, чуть прищурив глаза, произнёс: — Ты слышал, что я попросил? А ну, покажь свою книжку!
Я пожал плечами:
— Не могу.
— Это почему?
— А нет его у меня.
— Как это нет!?
— Давно уже потерялся.
— Ага. А с окружения ты, значит, с этим выходил? Помнится, ты так рассказывал, — презрительно прищурился он, мотнув винтовкой в сторону чекиста.
— С этим, — подтвердил я.
Боец смерил меня взглядом с ног до головы и, чуть поморщившись, буркнул:
— Ладно, не боись, паря, я тебя за шпиёна не принимаю. Ты немца хорошо бил — ты свой. А вот этот, — он кивнул на явно растерянного бывшего командира, — без сомнения враг.
И эти слова, вероятно, задели какие-то струны в том, кто называл себя Воронцовым. Он словно бы пришёл в себя и зарычал:
— Красноармеец Апраксин! Я тебе приказываю немедленно опустить оружие! Ты слышишь меня? Приказываю!
—
Я покосился на чекиста.
«Что за фигня? Неужели Воронцов вовсе не Воронцов? Неужели это действительно враг? Вот так, неожиданно? Но почему так стал считать Апраксин? А как быть с убитым Садовским? Он тоже враг? Не может быть! Он же всё время со мной рядом был, помогал изо всех сил. Так неужели всё это время вокруг меня находились враги?!»
Мысли в голове путались, но вопрос я задать не успел, потому что Воронцов начал тянуться к висевшей на поясе кобуре и это не ускользнуло от цепкого взгляда бойца.
— Руку убрал! Не шути со мной! — прокричал он. — Покажи руки! Обе, чтобы я видел! –якобы чекист зло глянул на него, но движение прекратил. — Спиной повернулся! Быстро! Руки поднял!
Воронцов покривился, но, в конце концов, повернулся к Апраксину спиной и поднял руки.
— То-то, — сказал Апраксин и, быстро подойдя к чекисту, вытащил из его кобуры пистолет и положил оружие к себе в карман. — Вот так-то оно лучше будет.
— Предатель! — с вызовом произнёс лейтенант госбезопасности.
— Я предатель? — удивился державший его на прицеле боец. — Да это ты со своим халдеем Садовским предатели. Я это ещё с госпиталя заподозрил.
— Что заподозрил? — спросил я, переводя взгляд с одного на другого.
Я всё ещё не верил в реальность происходящего. Рассыпавшаяся на мелкие осколки картина мира никак не могла обрести целостность.
Апраксин удивлённо посмотрел на меня и напомнил:
— А то, как он подставил Зорькина, с сапогами.
— С сапогами?
— Да! С набойками и гвоздями теми! Помнишь, в больнице? Вот и я вспомнил!
— Никого я не подставлял, — замотал головой тот, кто называл себя Воронцовым. — Зорькин был враг. И мы его разоблачили.
— Да, был, — согласно закивал Апраксин. — Только вот сапоги ты ему сам специально подсунул. Да так мастерски сделал, чтобы набойки с гвоздями всем были видны.
— Ничего я не подсовывал!
— В НКВД ты это расскажешь! — зло засмеялся Апраксин и кивнул мне: — Лёшка, не веришь мне?
— Уже не знаю, — обомлел я, косясь на когда-то бывшего друга и командира.
История с сапогами действительно была странная. Но также я помнил и о том, что именно я увидел те злосчастные сапоги, что были на предателе Зорькине.
«Увидел, и сам рассказал об этом чекисту. Сейчас же из слов Апраксина получается так, что Воронцов с умыслом надел эти сапоги на одного из своей группы предателей и показал их мне. А зачем? Хотел сойти за своего? Чтобы я ему больше доверять стал? Чушь! Я кто? Генерал? Маршал какой-нибудь? Зачем ему это? Какой профит он с этого мог бы получить? Да никакого! Поэтому всё сказанное — это подгонка фактов и явно какая-то ошибка!»