Неправильный диверсант Забабашкин
Шрифт:
И, нужно сказать, данная форма мне сразу понравилась. Мало того, что она была как новая, так ещё и, судя по всему, размер был подходящий.
Конечно, цвета были очень яркие и вполне могли демаскировать мою будущую снайперскую позицию, но я надеялся, что сумею сделать необходимые доработки, и боевая форма уже не будет так блистать.
«Я ведь не на парад собираюсь, а на войну!»
Определившись с тем, что мне нужно, стараясь особо не показывать своего вспыхнувшего интереса, нехотя, с ленцой в голосе поинтересовался у смотрителя:
— Это оригинальный мундир, или новодел, сшитый
Слово «реплика» я, разумеется, употреблять не стал, ибо вряд ли оно в этом времени было известно.
— Копия, господин Линдеманн. Вы совершенно точно обратили на это внимание. В ателье и заказывали.
— Что ж, отлично, — кивнул я и, повернувшись к работнику исторического заведения, проникновенно заговорил. — Господин Крис, у меня к вам очень важное дело. И вы мне, как немец немцу, должны в нём непременно помочь!
— Я вас слушаю! Чем смогу! — понимая, что дело серьёзное, с готовностью закивал тот. — Что вам угодно?
— Вы помните, что я вам говорил о том, что вскоре уезжаю на русский фронт?
— Да! Конечно!
— Так вот. Направляюсь я туда, как вы понимаете, не один. Со мной едет и моя рота, и полк, в котором и служу. Как вы понимаете, едем мы туда не просто так, а воевать с русскими варварами. Думаю, вы слышали, что они сильны в бою?
Тот закивал.
— Конечно.
— Так вот, думаю, вы заметили, что я молод? Вижу, что заметили. И хочу вам сказать, что вся наша рота тоже набрана из молодых немцев. Понимаете, к чему я веду?
— Э-э, не совсем, — удивлённо покачал головой тот.
— Я веду к тому, что мы, основная часть солдат, новобранцы и справиться с русскими нам будет очень сложно. Теперь понимаете?
— Э-э, да.
— И что скажете?
— Э-э, о чём? — не понял тот, вероятно, запутавшись.
— А разве я вам не объяснил? — спросил я и, аккуратно стукнув себя ладонью по лбу, продолжил спектакль: — Простите, после ранения память немного шалит. — Тот сочувственно покивал головой, и вернулся к теме, сразу же ошарашив старика своим желанием. — Хочу купить эту форму.
— Э-э, что? Купить? — от удивления тот задрал брови. — Зачем?
— Неужели не понятно?
— Э-э, нет.
— Хорошо, поясню более детально. Вы помните, что я только что вам рассказывал о поездке на фронт?
— Э-э, да.
— Так вот, перед тем, как туда ехать, мне и моим товарищам нужна тренировка. Теперь вы меня понимаете?
— Э-э, да. Но не совсем.
Пришлось напрячься и рассказать визави о роте новобранцев, которые, не нюхав пороха, едут буквально на убой.
— И так как мои подчинённые солдаты, в отличие от меня, ещё в бою никогда не были и не знают противника, то есть опасения, что могут дрогнуть. Однако если же им противник будет известен, то они его не будут бояться и сумеют победить.
— Да, но наши же войска безудержно наступают и завоёвывают жизненно необходимое пространство. Геббельс по радио ежедневно говорит, что через месяц, максимум два уже будет взята Москва, и война советами будет проиграна. Так это значит, что наши войска могут бить красных и не бояться их, — напомнил мне смотритель, повторив звучащую из всех утюгов Третьего рейха пропаганду.
— Это почти правда. Но вы говорите
— К каким?
— Очень простым. Мы изготовим манекен, наденем на него этот мундир и поставим пугало в казарме. Таким образом, новобранцы привыкнут, что русский всегда рядом и готов напасть, и не будут его бояться.
— Интересная методика, — одобрительно покивал головой тот и предложил: — А, может быть, лучше сделать из манекена мишень? И пусть ваши солдаты в него стреляют?
— Очень интересное предложение, — похвалил я «капитана очевидность». — Я обязательно доложу о нём своему командованию, вот только уладим вопрос с финансированием — сами понимаете, сколько мишеней потребуется даже новобранцам, одной точно не обойдёмся! Благодарю вас, герр Крис, за помощь Вермахту. — И, когда тот заулыбался, я тут же вернулся к насущной теме. — Ну так что, за сколько продадите эту столь нужную нам экипировку?
Смотритель сразу же потупил свой взор, тяжело вздохнул, вероятно, припомнив, что работает он не в торговой лавке, и с явным сожалением промолвил:
— Не могу, господин обер-лейтенант. При всём желании — не могу! Это, это же музей! Здесь экспонаты, которые не продаются. На них смотреть нужно, любоваться.
Я продолжил настаивать, усилив напор.
— Другого выхода нет. Только вы нам можете помочь. Командир не будет строго судить, если я вернусь ни с чем, но я сам… Я сам-то прекрасно понимаю, что сейчас на мне ответственность за подготовку наших бойцов — цвета нации! А время не ждёт! Скоро построение и отбытие! Или, быть может, вы знаете, где взять настоящую форму нашего противника?
— Нет, — замотал головой тот. — Поблизости точно нет. Знаю, что в Берлине есть композиция, посвященная временам Первой Мировой войны. Но сейчас, вполне возможно, что она так же, как и мы, куда-нибудь переехала.
— Вот видите! Вы последняя надежда. Если вы не пойдёте нам на уступки, и мы не научимся не бояться варваров, то судьба моя и моих камрадов будет печальна.
Я говорил смотрителю музея эту белиберду и, понимая, как это всё глупо звучит, с каждой секундой приходил к мысли, что всё это напрасно, пора заканчивать этот цирк и приступать либо к воровству, либо к грабежу.
Да, нехорошо. Да, тоже вне закона. Но что я мог поделать? Не хочет гражданин помогать «отправляющейся на фронт роте». Что я могу с этим поделать? Как говорится, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!
И вот, когда я уже собрался, под предлогом, что мне надо идти, довести его до двери и там, закрыв эту дверь на замок, начать то самое пресловутое ограбление, смотритель неожиданно проникся моими речами и сказал, что готов пойти навстречу за скромное вознаграждение.
— Всегда рад помочь нашим доблестным воинам, — произнёс он.