Непрерывность
Шрифт:
Мы пошли обратно к пляжу. Под лунным светом он выглядел немного потусторонне, и одинокая фигура сидящей собаки вызывала тоскливое чувство потерянности. Я крикнул:
– Муррей, ко мне!
Ему не надо было повторять дважды. Муррей сорвался с места и огромными прыжками помчался ко мне, но, подбежав достаточно близко, немного отвернул в сторону, направился к моей спутнице и стал, виляя хвостом, обнюхивать ее и подставлять свою голову, чтобы его погладили. Обиделся, что я оставил его.
– Бедная собачка, оставили тебя одну, – шутливо запричитала женщина, чуть наклонившись вперед и гладя Муррея между ушей. Я заметил, что она двигалась не медленно
Она выпрямилась и пошла подбирать одежду своего спутника, которая лежала на том же месте, где ее оставил тогда еще счастливый владелец, торопящийся забежать в озеро нагишом с почти девчонкой. Я молча стоял и наблюдал за нею, не зная, что мне делать: то ли попрощаться и уйти, то ли задержаться, чтобы не оставлять ее одну на пустом ночном пляже и подождать, пока она уедет. Она собрала вещи в охапку – их было немного, – и подошла ко мне довольно близко, так что я увидел ее темные большие, чуть раскосые глаза.
– Спасибо вам за все. Без вас сегодняшняя ночь обернулась бы большой трагедией. Вы спасли жизнь человеку. Хотя вам с вашей специальностью к такому не привыкать.
– Это не я, это Непрерывность.
– Что?
– Так, не обращайте внимания. Стечение обстоятельств.
– Ну, хорошо, до свидания. Всего вам хорошего.
– До свидания. Вы знаете, где больница?
– Да, конечно.
– Ну, удачи. Все будет хорошо.
Она кивнула и пошла по дорожке к своей машине.
Я посмотрел вслед уходящей фигуре: «А я знаю, какая ты под одеждой, – с чувством потери подумалось мне, – красивая». И вдруг мысли, переплетясь клубком ассоциаций, в долю секунды пролетели в голове, как цепная реакции сродни ядерной, поймать их невозможно, но можно приблизительно восстановить их ход и растянуть во времени в нужной очередности. А ход их был таков: такая красивая, хорошо бы иметь память о ней, ее фотографию, например сфотографировать ее на сотовый.
Это была просто мысль, я бы никогда не стал фотографировать обнаженную незнакомую женщину, но эта фантазия внезапно заставила меня похолодеть: где мой телефон? Там же все контакты, фотографии, графики! Так, телефон был у нее! За ней, быстро, пока она не уехала. От мысли, что она, может быть, уже выезжает с парковки, и я не успею ее остановить, я почувствовал что-то вроде обиды: ни одно хорошее дело не остается безнаказанным. Я рванул в сторону парковки. Она только подходила к машине.
– Эй, подождите!
Она остановилась, обернулась:
– Что случилось?
– Где мой телефон?
– Упс, я не помню. Я совсем с ума сошла сегодня, сумасшедший вечер. Простите меня.
– Вспомните, где вы его оставили.
– Пойдемте обратно к озеру, там легче будет вспомнить. У меня такое чувство, что я никогда не уеду с этого пляжа.
– Да, пойдемте. Я понимаю вас, но и вы поймите меня: без телефона в наши дни конец.
– Конечно, конечно. Стойте! У меня отличная идея. Я возьму свой телефон и позвоню вам, и тогда легче будет его найти: даже если он в виброрежиме, экран засветится.
– Отличная идея, – обрадовался я.
Она опять пошла к своей машине, положила вещи любовника на капот, открыла водительскую дверь и занырнула вглубь, так что ее маленькая круглая попка выглядывала наружу и вверх. Она вынырнула обратно, быстро подошла ко мне, держа в руке телефон.
Мы пошли к пляжу. Муррей трусил за нами, потом обогнал нас и прибежал
– Давайте ваш номер.
Я продиктовал свой номер, и кнопки на светящемся циферблате ее телефона отзывались на каждое нажатие ясными нотами набора. Номер набран. Тишина. Вот в ее телефоне прозвучал исходящий звонок, уходящий куда-то в пространство, в темноту, где он, выискивая мой номер, связался с сотовой вышкой и компьютерами телефонных компаний.
Я замер, сердце забилось с утроенной силой: давай, давай, отзовись! И вот, наконец, раздался дребезжащий звонок в стиле древнего телефона, сначала непонятно откуда, потом он повторился еще и еще, выдавая нам свое местоположение. Мы посмотрели в сторону звука и увидели светящееся пятно около того места, где мы реанимировали ее любовника.
– Отлично! – вырвалось у меня. – Спасибо.
Мы подошли к месту, где лежал телефон, и я поднял его.
– Фу, слава богу!
– Ну все, я побежала, а то еще что-нибудь произойдет, и я уже никогда не уйду с этого злополучного места.
– Оно вовсе не злополучное, это очень красивое и спокойное место, – возразил я полушутя-полусерьезно.
– Я тоже так думала до сегодняшнего вечера.
И она пошла вверх по дорожке к своей машине, но, сделав пару шагов, остановилась и, обернулась:
– Доктор!
– Что?
– Я не русалка! Смотрите, – она встала лицом ко мне и чуть расставила ноги, направив ступни в диаметрально противоположные стороны, потом чуть наклонилась вперед и положила ладони на внутренние поверхности бедер, так что руки касались друг друга, – у меня нет хвоста, у меня ноги!
– Те, которые с ногами, самые опасные, – засмеялся я. – Удачи.
Я повернулся и зашагал обратно по тропинке в лес, за мной семенил Муррей. Ну и прогулка получилась, после такого нужен отдых и что-то расслабляющее: баня или поплавать в озере. Хотя нет, в озере я уже поплавал. Я шел быстрым, не прогулочным шагом, хотелось быстрее прийти домой. Все же интересно, как сильно я испугался, когда почувствовал, что могу остаться без телефона. Насколько я завишу от него!
Впрочем, ничего нового, я знал об этом, просто не обращал внимания, отмахивался от этого факта. Я за гармонию с природой, за простую жизнь на озере, за духовное единение человека и животных, обитающих в лесу, и в озере, и в небе, и прочая, и прочая, и цивилизация – это франкенштейн, но когда я оказался без телефона-франкенштейна, то почувствовал себя безоружным.
Сегодня я появился на озере в тот самый момент, когда мужик стал тонуть, заполучив инфаркт. Пройди я этот маршрут раньше или позже, он был бы сейчас мертв, и его тело искали бы водолазы. Все зависит от пары минут. И телефон, возможно, спас ему жизнь тем, что скорая приехала намного раньше, чем если бы пришлось куда-то бежать, чтобы вызвать скорую помощь. С таким инфарктом он долго не протянул бы.
Конечно, человеческая жизнь в племени где-то в амазонских джунглях – ценность относительная, там все находятся в круговороте смерти и жизни: сегодня жив, завтра нет – это вопрос принятия неизбежного. Кардиология в таких племенах находится на уровне первого, самого древнего закона, открытого в доисторические времена: сердце бьется – человек жив, он здесь, не бьется – мертв, его здесь нет. Они знают джунгли, знают жизнь в них, они сами – часть этих джунглей, они не оставляют после себя гор пластика. Счастливы ли они? Задаются ли они вообще этим вопросом? Не знаю.