Неприкаянность
Шрифт:
Бесссилье, похоть, ненависть за словом новым, –
а он пусть не любить, молчать умеет, камень. Словом,
ты прибыла куда должна была прибыть. Теперь роптать
уже не время. Время ждать
ухода.
И не спрашивай – А что в пространстве том?
Уйди в шеренге с теми, кто не брезгуют крестом
каким бы ржавым он не был. Кто верить не устал
в живое целомудрие кружащего листа.
Кто помнят то, что Ева была и есть чиста.
Кто
что от слезы у них не просыхают лица.
Кто изъясняются короткими мазками,
и вздохами, но не словами, –
безжалостным источником печали:
до самой истерической детали
они нас описали – и предали.
Кто веруют, поскольку отмести
не могут то, что не пришло пройти.
Кто истину,
залог конца,
отдал за доброту лжеца.
За участь
тех, кто в чистом помышлении
обмануты.
Кому – благоволение:
прожить без следа и без своего лица.
Пер. Нодар Джин
ПОХОРОНЫ ПОЭТА
Какая разница, где тлеть –
в Венеции, в пустыне голой?
Душа уже не в силах петь,
когда петля сошлась на горле,
и отвратить нелепый суд,
когда, сквозь маску, поневоле,
внезапно обнажилась суть
души, замешенной на боли.
Недолго теплилась вина,
которая всему основа.
Через мгновение она
сменилась словом ради слова
безжизненного, как букварь,
как рыба на песчаной суше.
Ты – царь толпы,
невольный царь,
словами облизавший уши
толпе,
что над твоей строкой
трясётся, млеет от надежды,
рыдает.
Кто из нас порой
не любит пёстрые одежды?
Но ты однажды обронил,
что я в неутолённой страсти
виновна – как оборонил
себя от этой царской власти.
И я покорно понесла
твой крест, взвалив себе на плечи
и часть вины, и часть тепла,
и часть твоей безумной речи.
Но трудно отменить печаль,
и смех сквозь слёзы – только поза.
Уже не отменить печать
грядущей смерти.
Слишком поздно.
Когда б ты мог, повёл бы речь
о том, чтоб сжечь пустое тело.
Но что при жизни отгорело,
и после смерти не поджечь.
Пер. Ефим Бершин
ЭКСПРОМТ
Представь себе улицу,
на ней – деревья,
деревьям определений нет.
Представь себе слякоть, –
как
в слякоть превращается снег.
Представь себе время, –
его измеряешь
эхом собственных шагов.
Слова – как они не сказаны мимом.
Шёпот – как в крик превратился незримый.
Страх, улетучившийся во сне.
Представь бесконечную линию точек.
Себя – неожиданной рифмой. И точной.
Двое в комнате.
Зимний полдень.
В природе мятою пахнет вроде.
Двое в комнате.
Зимняя полночь.
Пианино в воде. Чёрно-белые волны.
Представь пустую, пустую улицу.
Тихий, тихий ноябрь сутулится.
Представь себя опавшим листиком,
Который не вспомнится даже мистикам.
Во мраке слова обретают вес.
Мысль оползает – за коркой корка.
Верхний, самый летучий срез
Стал молитвой-недоговоркой.
В отчий, уже позабытый, дом
Не возвращается Блудный Сын.
В помышленьи беспечном своём
Уходит дальше в широкую синь.
Пер. Нодар Джин
ПИСЬМО ОТЦУ
Заслуживают ли люди вокруг нас нашей печали, так же ли они чисты, как чисты можем быть мы, когда они заслуживают нашей печали?
(Нодар Джин)
Молчанье переходит в голос,
когда последнему не можется не взвыть.
А посему счастливого значения
не может быть стихотворение.
И невозможно по-счастливому любить.
Поскольку жить – приспособляться к жизни,
то каждому осталось выбирать
среди того, что надо потерять.
И как бы кто пятак ни закрутил покруче,
он не уляжется рифмованным созвучьем.
По крайней мере – не последних в строчке слов.
В моих словах – ни раздраженья,
ни отчаянья следов.
Прими их так, как – христианин пост.
Как неизбежное. Как то, что просто.
Чего доискиваюсь? Пониманья?
Нет.
Такого ждать ни от кого не стоит.
Тем более – отца.
Тем более ответ –
в самих твоих деяниях,
в таких, в которых сострадание
есть жертва справедливого конца, –
того неуходящего уклада,
что позволяет только то, что надо.
Позволь впервые перейти черту
благоразумия – начистоту
разговориться, хоть боюсь, что ложь
быстрей рождает в сердце блажь и дрожь,
и хоть боюсь того же, что и прежде –
не оправдать твои надежды.
Теперь, однако, пусть во мне слеза