Неприкаянность
Шрифт:
с ушедшим миражом. Начаться снова.
Спряженье страхов и отрад дешёвых –
вот что такое человек. Ажиотажа
он никогда не стоил. Не ошибка
природы. Не трагедия. Не шибко
что-нибудь вообще. Вот, скажем, дверь.
Он вознамерился её открыть, –
но как бы брезгует. Или не верит,
что хочет… Проявляя прыть
в пустом смотреньи в сторону пустой
стены, где эта дверь. И в позе той
одной он постоянствует. Но тень
на
и постепенно сходит в грязное пятно,
которому движенье не дано.
Ничто не изменилось.
Может, – я немного.
Боюсь – не к лучшему.
Когда-то я слезилась
при виде чайки на закате. Одинокой.
Теперь уж нет. Теперь уже слеза –
такая трудность… Как побить туза.
Ещё, боюсь, по ходу этих дней
неумолимей стала я. Трудней.
Как тот отставленный любовник,
что не побил привычку, – верную жену.
Любовь беснуется иль топчется виновно, –
не склонна жизнь пускать её в свою страну.
Теснит со всех сторон. Бесшумно
колотит доводом благоразумным –
и приучает нас считать привычку
самой любовью: как кавычку и кавычку,
не различаем свой и посторонний дом,
когда подолгу в доме том живём.
Добропорядочности вымученной цвет
на наших лицах проступает. Стёрты
следы страстей. Что ни лицо, – портрет
усовестившегося чёрта.
Не доброту года несут ему, – морщин
тугую сеть, в которой вязнут нимфы,
заладившие: «Чистоты причина –
усталость плоти, помутненье лимфы.»
И вот тогда Своим мы нарекаем Домом
плавучий остров, Несвоейземлёй рекомый.
Тогда – кого любили, изживаем
во имя тех, с кем время убиваем.
А вместе с ним – себя. Мы умиранию
с корнями – учимся во имя выживания.
И начинаем из последних сил цепляться
за жизни полу-затонувшей остров-круг.
Полу-чужой, полу-знакомый… Нам сдаваться
пора. Исторгнуть исступлённый вой.
И вздрогнуть в тошном страхе, если вдруг
мы это назовём Судьбой.
Пер. Нодар Джин
РЭП-ПЕСНЯ
Мы всё имели ровно,
Но он в дерьме
Копаться хладнокровно
Не умел.
Он притворялся трупом,
А мертвецу
Существованье – глупо,
Не к лицу.
И жил он, как затворник
Не жил, – тужил. А
Я в портах позорно
Жила-грешила.
Мы в жизни были швахи.
Печаль одна
Была у нас. И страхи
Одни. Вина
Одна. И лгали
Но он ко лжи
Постольку был причастен,
Поскольку жил.
Своею жизнью мало
Он дорожил, –
Как будто ему дали
Помятый джип
Или такую тёлку,
Что не помять.
Но он молчал. Он только
Не мог понять,
Что я, как звуки в джазе,
Как в зубе дрель,
Кручусь, кричу в экстазе
"Движенье – цель!",
Что не пойму того я,
Что жирный класс
Пугается не воя,
А держит глаз
На нём, молчащем, зная,
Что прошибьёт
Его слеза больная –
И он… споёт:
"Послушай, мазефакер,
Язык твой лжив!
Как твой же член, обмяк он –
Ни мёртв, ни жив!
Всего дороже деньги
Тебе, твой жир!
А я точу на слэнге
Слова-ножи!
Хана тебе без рэпа!
И с ним хана!
Истина свирэпа!
Щупай – на!"
Пер. Нодар Джин
ЛАЗАРЬ
И потом Он узрел Марфу и Марию, оплакивавших брата своего, Лазаря.
(Из показаний апостола Марка)
Помилуйте! Но я совсем не Марфа!
Я не сестра ему. А от изгоя
не надо ждать ни мира, ни покоя
ни вашей обожравшейся стране,
ни Лазарю.
Жуликоватый Лазарь –
ему бы только по сусекам лазать,
подохнуть, обожравшись, а, воскреснув,
рыгнуть во след прокисшим облакам.
И он уже напрягся. Но Мария
и Марфа, как на реках Вавилонских,
завыли так, что чуть не уморили
животным криком самого Христа.
Завыли так безумно, дико, страстно,
как жалкие озлобленные птицы,
на клочья разодравшие пространство.
И Лазарь в этом крике утонул.
Откуда боль? – Засомневался Плотник
Сын плотника же и Святаго Духа. –
Откуда боль, когда мгновенной плоти
жить дважды в этом мире не дано?
Ведь боли не бывает без страданий,
без мукой перекошенного рта.
Отдай им дань. Без этой страшной дани
любая жизнь ничтожна и пуста.
Зато потом ты выйдешь из пещеры
святейшим из святых. И люди будут
ничтожные, но добрые как будто,
как стая птиц кружить над головой.
И будут петь осанну! А, напевшись,
тебе ножом пересчитают рёбра
однажды ночью или утром ранним.
Но этот нож тебя уже не ранит.
Что вечности отравленный металл?