Неприкаянные
Шрифт:
— Нет! — закричала Кумар. — Я… я оставила…
— А-а! Сообщница Айдоса! — Мыржык поднялся и занес руку над Кумар. Ударить хотел, но не ударил, ругнулся:- Пошла вон, беспутная…
12
В непогоду оказался Айдос и его спутники перед ханским дворцом. Над Хивой висели тяжелые тучи, грозящие вылиться дождем, разразиться молнией и громом. Народ попрятался во дворах, боясь гнева небесного, как и гнева ханского. Улицы, по которым ехали степняки, были
Опоздали к началу праздника бии. Торопились, гнали коней, но путь далек, не одолеешь дороги за день. Остановились у ворот, когда пиршество было в самом разгаре.
Айдос спрыгнул с усталого коня, бросил повод До- спану, черенком плети постучал в толстую узорчатую дверь.
Стук был громким и эхом пронесся за стенами. Даже если бы спала стража, то проснулась бы. Но не отозвался никто.
Тогда Айдос крикнул:
— Откройте!
Не спала, оказывается, стража и не отходила от ворот. Ленивый, гнусавый голос спросил:
— Кто ты?
— Айдос!
— Что тебе надо?
Званого гостя спрашивали, что ему надо. Не бывало такого прежде в ханском дворце. Знала стража старшего бия каракалпаков, пропускала его беспрекословно и еще улыбалась приветливо. Иногда ворота открывались загодя, как только бий появлялся в конце улицы. Видно, новый хан сменил стражу, поставил к дворцовым воротам невежд и грубиянов.
Будь Айдос один, накричал бы на стражников, заставил открыть ворота. Но рядом стояли люди его, и унизить себя руганью он не мог. Решил обратить все в шутку. Сказал весело:
— Еду стать ханом.
Сонная одурь мигом оставила стражников. Они залились смехом. И смех был гадливым, оскорбительным для бия. Гнусавый голосок пропел стишок, сочиненный, видно, только что:
Ханский надень венец, Иди пасти овец! Пастуха удел таков: Эмир среди скотов.Плетью вроде бы хлестнули этими словами по лицу Айдоса. Коня так не хлещут, даже в ярости. Ответить бы тем же, но недостойно главного бия вступать в перепалку со стражниками. Повернулся он к спутникам своим, сказал растерянно:
— Поезжайте обратно, родные.
Без грома, без молнии начался дождь. Не густой, но лица и руки степняков обмыл разом.
— Поедем, пожалуй, — охотно согласился Кабул. Не по собственной воле, по понуждению Айдоса приехал он в Хиву и теперь легко покинул бы ее. — Погода сопутствует нашей судьбе. Вся в слезах.
Кадырберген поддержал Кабула. Не нравилась ему Хива, как и погода. Стесняла душу.
— Да, бог прибавляет к нашим слезам слезы небесные, а вот убавить забывает… Самим об этом надо заботиться…
Ладонью, рукавом чекпена
— Посланец Хивы, пригласивший нас, оказался бродячим псом, — сказал Кабул. — Пролаял на ветер. Вернемся в свои аулы, насытимся у собственных котлов.
— Вернуться придется, — согласился Айдос. — Однако обидой нашей какую гору разрушим, какую птицу поймаем? Хозяин-то во дворце, а мы на дороге. Не узнает хан, что на сердце каракалпаков, не услышит их печальных слов. А должен узнать, должен услышать. Не для того скакали за солнцем, чтобы не увидеть ут pa… Поезжайте-ка на базар, купите по барану на двоих и ждите меня у Маман-шенгеле. Там, в зарослях, и дождь не страшен.
Айдос кинул Кабулу мешочек с деньгами, и тот схватил его на лету, как ястреб ласточку. Ловка была рука охотника.
— Будь по-твоему, Айдос! Когда ждать тебя у Маман-шенгеле?
— Если войду во дворец с поднятой головой, то до заката солнца, если с опущенной, то после заката, — ответил Айдос.
— С опущенной идут не к трону, а на плаху, — усмехнулся Кабул.
Кадырберген замахал руками, будто хотел отогнать страшную мысль Кабула:
— Не склоняй голову, Айдос!
— Желание ваше — закон! Достойно ли вольного степняка склонять голову!
Айдос взял из рук Доспана повод, повел своего коня к дворцовым воротам. Крикнул, прощаясь с биями:
— Светлой дороги вам, родные!
Первым повернул коня от дворца Кабул. Поддал под бока своему вороному бедуину, послал вперед. И тот повел за собой всю стаю биев по пустынной хивинской улице. Застучали копыта, отозвались дробью за стенами дворца.
Один остался Айдос. Собрал все мужество свое, всю волю. С поднятой головой надо было войти во дворец: не просить, не уговаривать, не унижать себя.
В двух шагах от ворот Айдос замер. Замер, как ту-рангиль в затишье. Пусть увидят бия стражники, пусть распахнутся створки! Сами распахнутся перед главным бием каракалпаков.
Чуда требовал Айдос.
Существует ли оно, чудо это, в подлунном мире? Является ли оно тому, кто ждет, требует его?
— Что же ты медлишь, войди! — прозвучал голос. Не из- за ворот, не из- за стен дворца прозвучал. За спиной Айдоса. И был он слабым, старческим, ничтожным. Однако дерзким. — Покажи свое могущество!
Надо было оглянуться, посмотреть на смельчака, посмевшего сказать такое бию. Но не оглянулся Айдос. Он узнал Есенгельды и догадался, что старик как тень долго скакал за ним и настиг у стен дворца.
— Возомнивши себя ханом каракалпаков, стоишь у ворот настоящего хана как раб.
Такое уже не стерпишь: Есенгельды поносил Айдоса похуже стражников. И Айдос бросил с раздражением через плечо:
— Господином ли сам оказался здесь? Есенгельды заверещал, будто ему наступили на ноги кованым копытом.