Неприкаянные
Шрифт:
Куда, однако, скакать? Где невеста-то?
Мать ласково, чтоб не обидеть сына, спросила:
— Может, приметил какую девушку, так скажи, сынок. Если в нашем ауле она, так и седлать коня не надо. Засветло обговорит все отец, а утром погонит быка за калым.
Помялся Жалий и выдавил из себя: — Дочь Гулимбета…
— О-о! — протянула мать. — Придется седлать коня. Далекую невесту выбрал сынок.
— Это какой Гулимбет? — решил уточнить Али. Ему ведь предстояло искать будущего свата в степи.
Гулимбет- соксанар, из аула Маман-бия.
— Странное
— Хорошее прозвище, — одобрила мать. — Если умение считать передалось дочери, то будет кому копить богатство. Наш-то Жалий простодушен и доверчив, у него все из рук и ничего в руки!
— Наверное, умение считать — тоже счастье, — рассудил Али. — Пусть оно войдет в юрту Жалия.
— Пусть, — согласилась мать.
Бык Айдоса, оказывается, нес счастье всякому, кто становился его хозяином. Али перестал сетовать на судьбу свою: не обделил, выходит, бог его, раздавая блага земные. И сына Жалия не забыл. Глядишь, станет настоящим степняком. Вот оно — начало счастья.
Не знал Али, что не началом счастья был этот день, а началом несчастья.
Ранним утром, оседлав коня, он поехал сватать дочь Гулимбета, Считающего просо.
Однако лучше бы не ездил. Едва конь вынес его от аула, как с другой стороны в аул въехали Бегис и Мыржык. Въехали и остановили коней у юрты Али.
— Эй, джигит! — крикнул Бегис, вызывая Жалия. — Небо опрокидывается на землю, а ты спишь в своей норе ровно суслик.
На крик вышел Жалий, удивленный и напуганный: может, в самом деле беда?
— Что, бий?
— Не знаешь разве? Скрытен, оказывается, твой отец. Прогнал его Айдос от себя, как больную собаку. Пнул сапогом несчастного…
Побледнел Жалий от стыда за отца: с собакой сравнили!
— Молчишь! — зарычал Бегис. — Принимаешь обиду Айдоса!
— Нет, не принимаю, — пролепетал Жалий. — Разве такое можно принять…
Тогда защити честь отца!
— Как? — не понял Жалий. Может ли он, простой степняк, в ответ на нанесенную ему обиду пнуть бия ногой. Такого не бывало. — Как защитить?
— Садись на коня и скачи за нами! — сказал Бегис. — В дороге все поймешь.
— И торопись! — добавил Мыржык. — Джигиты ждут нас.
На краю аула, верно, собиралась стайка верховых. Они были с арканами и копьями.
Волнение охватило Жалия: за отца встают парни его аула, а он колеблется, медлит. Трусит вроде. Что подумают о таком джигите степняки?
Пошел в загон. Не уверен был, однако, что делает правильно, душа его маялась сомнениями, и, не будь рядом Бегиса и Мыржыка, остановился бы, но не давали передыха бии, взглядами и окриками подталкивая вроде бы Жалия. И он дошел до загона, оседлал коня, вскинулся в седло. Поскакал следом за джигитами, не сказав ничего ни матери, ни брату.
Отец вернулся к вечеру. Привез согласие Гулимбета отдать дочь за Жалия. А Жалия дома не оказалось. Никто не знал, куда он девался. Младший сын, Омар-джан, видел только, как брат сел на коня и помчался в степь. Огорчило Али отсутствие сына, но ненадолго. Думал Али,
Однако Жалий появился в ауле лишь на третий день, почерневший от ветра и усталости. О невесте не спросил, будто уже и не собирался жениться. Лег отдыхать и проспал до следующего дня. Встал и снова без слов направился в загон седлать коня.
— Жалий! — окликнул сына Али.
Любил отца Жалий, чуток был и добр к нему, не только на окрик, на невысказанное желание отзывался охотно и торопливо. А тут не отозвался, будто не слышал крика, требовательного и тревожного. Не оглянулся даже. Накинул седло на круп коня, затянул подпругу, вставил ногу в стремя.
Понял Али — теряет сына. Не знал почему, недоступна была его разуму причина, а душа уже стонала в одиночестве. И Али снова крикнул:
— Жалий!
Не тронул Жалия крик отчаяния. Влез в седло, пустил коня прочь от юрты.
Проститься с сыном должен был Али, но не смог. Вцепился в узду, остановил коня у загона.
— Куда, сын?
Жалий процедил сквозь зубы:
— Куда все.
— А все куда?
— Мстить Айдосу…
Вот она — злая сила, что отнимает у него Жалия. Кто породил эту силу? Не сам ли Али? Скрыв истину, бросил тень на Айдоса.
— На кого поднимаете руку? Айдос-бий — отец наш.
— И отец может быть предателем.
— Оторви язык свой! Тебе ли судить о делах старшего бия. Ты лишь песчинка у его ног!
— Не я сужу, судят люди.
— Ах, люди! Слезай с коня!
Не для того набирался решимости Жалий, чтобы вот так на самом первом шаге расстаться с ней. Нелегко остывает кровь степняка, трудно гасится огонь злобы Словом его не загасишь.
Жалий рванул узду из рук отца, поддал ногами коню под брюхо. И ускакал бы, да не дал Али сделать это. Перекинул ногу Жалия через седло, и тот рухнул головой вниз, беспомощно ловя на лету растопыренными пальцами что-либо, способное удержать, но хватал лишь попусту.
Никогда не замахивался на детей Али. Не умел делать этого. А тут замахнулся, ослепленный гневом. Сотворил непоправимое. Упал Жалий. Упал, чтобы больше не подняться. Хрустнул позвоночник, и Жалий скрючившись, замер, не вскрикнув, не застонав.
Вбежал в юрту Али: — Покарай меня, всевышний!
Какую кару обрушивает бог на человека, убившего сына своего? Есть ли такая кара? Нет ее.
15
Всю дорогу нукеры торопили Айдоса. Дважды их настигал дождь, но не остановил, не заставил укрыться в придорожных зарослях. Спешили нукеры. Видно, приказано было им доставить каракалпакского бия во дворец засветло. А свет дня уже мерк. В пригороде Хивы кони несколько сбавили шаг. Улицы были запружены народом, горожане толкались у своих заборов и калиток. Хива гудела. Гул этот Айдос услышал еще издали, но не мог понять, чем он вызван. Тревогу он, однако, вселил в душу, и тревога росла по мере того, как сокращалось расстояние до хивинского дворца.