Неприятно познакомиться, ведьма

Зарецкая Анастасия

Теперь мне тоже стало страшно.

Но бояться, увы, было уже некогда.

***

На самом деле, это просто замечательно: наблюдать этот миг. Миг, когда солнце выплывает из-за горизонта, нечеткое, покрытое рябью, но такое яркое, такое жизнеутверждающее, что хочется верить: все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, и в жизни каждого когда-нибудь наступит такой рассвет, что раскрасит тьму в теплые тона, что ляжет на щеки легким румянцем, что согреет касанием рук близкого тебе человека.

Обычный

рассвет — тот, который наступал для всех людей одновременно, независимо от их судьбы, я наблюдала очень редко. Быть черной ведьмой и совой — это вам не чепуха!.. Поэтому, если мне же удавалось застать этот миг, я следила за ним зачарованно.

Сейчас у нас не было времени наблюдать. Но я чувствовала, всей душой чувствовала, что солнце вот-вот перейдет через черту, полосу черного горизонта.

Душа пряталась в темные уголки, чтобы переждать наступающий день. Это не значило, что я не могла ей пользоваться. Но это значило, что я не могла ей пользоваться в полной мере, прибегать к тем возможностям, что были доступны мне ночью.

Обычно они мне не требовались.

А сейчас?

Стать слабыми, чтобы сделать противника уязвимым. Это мы сейчас и занимались.

Мы вошли под сень леса аккурат в тот момент, когда солнце, осмелившись на решительный шаг, ступило за горизонт. Я на автомате зажгла огонек, чтобы осветить путь, темнотой прорезать темноту. Хотя следы ещё не появившегося солнца в лесу уже виднелись: деревья казались покрытыми терракотовой паутиной.

— Держись рядом, — произнесла я тихо. Но слова все равно прозвучали подобно грому: в лесу установилась идеальная тишина.

Молчали птицы. Кузнечики. Даже листва замерла, будто действительно являлась работой искусного литейщика.

— Это ты держись, — отозвался Яр. — Не забудь про то, что мы хотели сделать.

Я и не думала это забывать.

— Склерозом не страдаю, — огрызнулась я. Нервничала знатно: ещё бы, нам обещали нечисть, вернее, мы ее себе сами пообещали, а ее не было. И от этого хотелось то ли кричать, то ли плакать. Надпочечники никак не могли решить, чего не хватает в нашей крови: то ли адреналина — гормона страха, то ли гормона ярости, норадреналина.

Прошло ещё несколько мучительных секунд — а сейчас каждая секунда была мучительно долгой, потому что слишком ценной, — когда Яр произнес:

— Слушай, Яна…

Я не слушала. Почувствовав взгляд, резко обернулась, и Яр повернулся вместе со мной — я почувствовала его плечо за своим, и стало чуть спокойнее.

Адреналин победил.

На одной из сучьев растущей в паре метров березке сидела она. Скрючившаяся, жалкая, нечисть смотрела на меня большими желтыми глазами, и в этих глазах было нечто большее, чем бездумные инстинкты. В них была боль, в них было отчаяние, в них была мольба.

Я, сама того не желая, создала ее такой. Той, что вынуждена питаться душами,

потому что не может питаться ничем иным — паутины были лишь декорацией, никак не помогающей в охоте. Но даже к душам я помешала ей прикоснуться. Я должна была помешать ей.

Но мы в ответе за тех, кого создали.

Я непроизвольно сделала шаг вперед, потянулась к нечисти рукой, но тут же опустила ее, безвольно сжала, прошептала:

— Ты станешь чем-то большим, чем ей сейчас, понимаешь? Ты станешь свободной. Ты сможешь без препятствий путешествовать по миру и больше ни в чем не будешь нуждаться. Понимаешь? Ты должна на меня обижаться, но сейчас… Так действительно будет лучше, чем…

Чем умереть от недостатка пищи.

Она, кажется, прекрасно все понимала. Может быть, потому, что была почти что демоном, обладающим разумом. Или потому, что я решилась взглянуть в ее глаза.

Яр положил руку мне на предплечье. Я кратко взглянула на него, и Ярослав чуть кивнул. Я кивнула в ответ. Наши ладони переплелись — правая моя и его, левая, — и с них одновременно сорвались сгустки энергии, ажурные, словно паутинки. Частичка моей души — ещё одна, — и частичка энергии этого леса. Они направились в нечисть, и, за секунду до, я заметила в ее глазах понимание.

«Все хорошо теперь. Он меня простил». Но я не княжна, что отвергла любовь телеграфиста. Я — создатель, который отказался от собственного деяния. Обычно такие деяния — отверженные — потом разрушают весь мир.

Мы не дали этого сделать.

Нечисть скрылась за пестрой дымкой, и через секунду лоскутное одеяло рассеялось. На месте, где сидела нечисть, никого не было. Зато вверх понеслись искры, яркие, стремительные, пронзительные, и взорвались там, наверху, так ярко, что на миг озарили светом все пространство рядом с нами.

Так просто.

Как все просто!

Я хотела плакать.

Сама не знаю, почему. Или знаю, но не могу сформулировать. Или могу, но боюсь признаться в этом самой себе.

Может, такая слабость и доступна достойному человеку, но черной ведьме — никогда.

Поэтому я быстро поморгала и, не удержавшись, все-таки шмыгнула носом.

Ладонь Яра оказалась как никогда кстати. Потому что она удерживала мою от того, чтобы потереть глаза и сделать их красными! А не по каким-либо иным причинам.

Через деревья просвечивало царственно выплывающее солнце.

Не знаю, что там с Яриком, но мне думать ни о чем не хотелось. Мы ещё пару минут постояли, так, как статуя, олицетворяющая верных возлюбленных, а потом все же медленно сдвинулись с места, как-то непроизвольно расцепив руки.

Когда мы вышли из леса. Яр уточнил:

— С тобой все хорошо?

— Плохо, — призналась я. — Потому что, когда понимаешь, что есть люди, которые намного более везучие, чем ты, это всегда плохо.