Непрочитанные письма
Шрифт:
Через восемь часов мы встречаемся снова, и лента разговора разматывается в обратном порядке.
Розовощекие мальчики морозовской вахты обзавелись бородками, говорят медлительными густыми голосами. Мой сменщик деловито пересчитывает ломы и лопаты, по-хозяйски перевешивает поближе запасные шпильки элеватора — правильно, сейчас подъем будет, — уверенно выбирает и кладет на подсвечник короткий крючок. Через восемь часов, в полночь, он снисходительно бросает мне: «Пока!» — и уходит степенной неторопливой походкой. В восемь утра я снова сдаю ему вахту, он добр и розов, с любопытством разглядывает синеватые столбики керна, нюхает их, пытается провести
Нет, не прилетели.
День, ночь — эти понятия давно утратили для нас всякий смысл. Вахта и не вахта — вот два состояния, в которых мы пребываем. В какой-то из дней мы идем после ночной смены — вернее, не идем, а бредем — и видим, как приоткрывается светлый край неба и что-то сверкает, предвещая солнце.
— А мы этого солнца не увидим, — говорит Вовка Макаров, раскладывая спальный мешок. — Когда мы снова встанем на вахту, солнце уже зайдет...
Дома Калязин с недовольным видом разглядывает свое лицо в маленькое зеркальце от бритвенного прибора. Снимает сапоги и, постучав нога о ногу, забирается в спальник, накрывается с головой, утробным, гнусавым голосом напевая:
— Ну, что ей до меня? Она была в Париже. И я вчера узнал — не только в нем одном...
— Калязин! — восторженно кричит Вовка Макаров. — Ты меня заколебал!
— Ничего, Вовка, — откликается Калязин. — Увидим мы еще солнце... Увидим... Вот прилетит вертолет...
В четыре идем по мосткам, держась друг за друга. Ничего не видно. Метель.
Метров двадцать все-таки пробурили. Скоро второй интервал с отбором керна: разве этого мало?
Стоило нам побурить немного, как снова все стало хорошо и появилась надежда, что скважину мы вот-вот закончим — ну и ладно, что «через восемь», ну и ладно, что задержка с перевахтовкой. Зато побурим, зато скважину сдадим с ускорением, а улетать на отгулы будем уже с десятого номера, там и аэропорт под боком, база рядом — центр! Что же еще нам надо?..
«Что же нам надо? — шепчу я, прислонившись к свече и глядя, как над стрелой тракторного крана замер стылый осколок солнца. — Что?» Я смотрю минуту, пять, десять и не могу понять, поднимается солнце или опускается, не могу вспомнить, в какую вахту мы вышли, в утреннюю или дневную, и что означает это солнце — восход или закат, начало вахты или ее конец. «Что же нам надо?» — хочу спросить я у Гриши, подхожу к нему и слышу, как Калязин хрипло кричит:
— Надо пойти воду качнуть! А то стемнеет скоро — к центробежке не проберешься! Пойти качнуть воду надо!
Гриша оторопело глядит на Калязина.
— Ты чего? Солнце только взошло. Да и мы еще двух часов не отпахали. Мы же с утра сегодня. Ты чего, Калязин?
Калязин обескураженно молчит, потом легонько отстраняет Гришу от тормоза, перехватывает рукоятку.
— Дай, я немного, а?
— Ну.
— Калязин
Когда появляется смена, я по привычке начинаю перебирать ломы, лопаты, крючки, фильтры, шаблоны, но розовый мальчик останавливает меня и радостно выпаливает:
— Они прилетели! На «горке» уже! Сюда вездеходом едут! Живем!
— Живем.
Теперь, когда впереди целых шестнадцать часов отдыха, мы неожиданно открываем, сколь разнообразен наш досуг. Можно, как Гриша, мастерить галоши из толстой резины неизвестного происхождения и назначения. Можно, как Калязин, ломать голову над дилеммой: сначала поспать, а потом заштопать брезентовку, или сначала зашить, а потом поспать? Можно, как Вовка, нажать клавишу магнитофона и уткнуться в смятый обрывок газеты, завалявшийся на дне рюкзака: «Год назад Одесский пивоваренный завод № 2 снял с расчетного счета Кодымского райпотребсоюза полторы тысячи рублей — за отгруженное пиво: 2640 бутылок в 132 ящиках. Кодымчане ждут пиво. Ждут месяц, ждут два... Пива нет. И денег тоже. Запросили завод. Ответ был лаконичным: «Завод деньги за пиво получил, а где само пиво, нас не...» Обрыв. Жалко. Интересный сюжет. Гриша говорит:
— Может, к Шикову сходим? Давно не были.
— Давно.
Кажется, месяц прошел. А ведь всего шесть вахт, четверо суток.
— Приехала вахта, Володя? — спрашивает Гриша.
— Приехала, — отвечает за Шикова Варфоломеич, а тот только машет рукой, неопределенно и незаконченно.
— Что-нибудь случилось? — тревожится Гриша. — Что?
— A-а... Вахта... — цедит Шиков. — Глаза б на них не глядели...
— Ослина они где-то потеряли, — поясняет Варфоломеич. — То ли в Салехарде отстал, то ли в Каменном набрался.
— Придется, — с усилием говорит Шиков. — Придется, Гриша, опять через восемь выходить. Вахта есть — и вахты нет. Бурильщика нет. Ну, Ослин... Погоди, — перебивает его Гриша. — А кроме бурильщика — все на месте?
— Все, — отвечает Варфоломеич. — Один даже лишний. Новенький, с «горки». Какой-то солдатик.
— Тогда вот что, — говорит Гриша. — Солдатика давай в мою вахту. Бурильщиком в ослинскую ставь Калязина.
— А я что ему говорю! — восклицает Варфоломеич.
— Ну, как я его поставлю? — растерянно говорит Шиков. — Гаврилыч его не ставил, Панов не ставил — а я поставлю.
— Когда-то же надо его ставить, — продолжает Гриша. — Его же бурильщиком в экспедицию брали... Ты мастер. Решай.
— А я что ему говорю!
— Мастер, — вздыхает Шиков. — Не успел на буровую прилететь — авария. У Гаврилыча не было, у Панова не было, а я только прилетел — и сразу прихват. Не-ет, — решительно говорит Шиков, поднимается и идет с нами.
Калязин так и не решил дилемму. Он и шить вроде начал, нитку в иголку вдел и два стежка положил, потом бросил шитье и в спальник зарылся.
— Калязин, — говорит ему Шиков. — Слышишь, Калязин? Тебе с полуночи выходить...
— Зачем? — не сразу отвечает Калязин. — Вахта же прилетела.
— Бурильщик не прилетел. Ты пойдешь бурильщиком.
Калязин вскакивает, глаза вытаращены.
— Бурильщиком? А это... А это... Пожалуйста! — радостно кричит он. — Пожалуйста!
— Спи давай. Прости, что разбудил.
— Сейчас-сейчас... — Калязин тянется за брезентовкой, берет иглу и. снова принимается шить. — Сейчас...
— Спи, — говорю я ему. — Уже семь вечера.