Непростые смертные
Шрифт:
Хало взглянул на излишне неподвижное лицо первенца, сомневаясь, что спрятанное в этом крепком теле сердце когда-либо любило.
– Посиди со мной, – пригласил Хало, устраиваясь за стол. Кажется, душа, если ей отказывали в горячительном, готова была принять селёдку.
Хайк сел на скамью, задрав к груди одну ногу, взял со стола ломоть и принялся равнодушно перемалывать крепкими челюстями.
– Сын?
– А?
– А чего ты пришёл ко мне да спрашиваешь, когда я тебя женю? Брал бы да женился.
Хайк немного помолчал.
– Не хочу за твоей
– Ну тогда б привёл избранницу да благословения попросил.
– Лучше ты выбери, – Хайк опустил глаза.
– Лучше? – недоверчиво переспросил Хало, замарав обе руки в рыбине. Из потрохов показался блестящий мешочек икры. Мужчина вытащил его, обтирая пальцами. Детское лакомство, уже и забыл, когда едал, всё дочкам отдавал, уже и неловко самому её есть, но не будить же девчонок. – Хайк…
Хало неловко потянул сыну лакомство. Хайк вскинул удивлённые глаза, подставил ломоть.
– Я вот, понимаешь, – заговорил Хало, пока сын жевал, – не знаю, как другому мужчине жену выбирать. Мы с тобой крови одной и плоти, а всё равно ж не одно и то же. Давай уж ты выбери, а я благословлю.
*
Не было более за Иваром выбора – остаться при дворе или в поход пойти. Хало с сыновьями выдвигался, соскучившись по походной жизни, по ночам под чёрным небом, по лошадиному скоку, по каше с дымом костра, по грубо, по-мужски сготовленной дичине на привале… может, и по страху на лицах врага и запаху человечьей крови.
Ивар предпочёл бы, чтобы отец не шёл с ними. Смотреть на него – душу травить. Знал Ивар, что не виноват, да только видел за месяцы состарившееся на года родное лицо, и начинал мучиться совестью. Да и Хало меньше ярился, когда Ибора не видал. Но, видимо, Ибор не мог отказать старым побратимам, и Хало ещё на сборище стал скрипеть зубами, хоть и стоял померкший Ибор подле своего коня, опустив глаза в землю.
Ивар подозревал, что гонять его в походе будут, как мальчишку, но за дни перехода поручали только огонь развести. Подался однажды дров на ночь подсобирать, Хизмут ругнулся, топор отобрал, да сам в лес пошёл – значит, не просто со злобы, а делал чего-то по тёмному разумению не так.
Со сборища до вечера проделали небольшой путь, только что с места сдвинулись. Когда сборным войском шли, себя и коней не изнуряли, давали врагу всем хребтом ощутить, какая сила на него выдвинулась.
Хайк с Хизмутом достали мечи, погоняли для разминки Ивара, да друг на друга пошли. Со стороны разминка походила на избиение младенца. Меч у Ивара был, от той же жизни при маме с папой, да только чувствовал Ивар, что вот-вот он переломится под тяжёлыми ударами. И сам он был братьев хрупче, без мечей бы придавили.
Матёрые наследники смотрели, как треплют светлого, без брезгливости и отторжения. Оружие у него в руках было, братья шли на него по очереди, за искусство своё воинское только сам отвечаешь. Не умеешь – так и не лезь, а коль заставили, да не убили – то не жалуйся.
Ивар угомонил сердце в груди, закусил губу и пошёл к Хало.
– Господин Хало…
Жующий соломинку тёмный повёл бровью.
– Негде ль спросить
«Нет» сразу не сказал, поднял руку мозолистой ладонью к небу. Ивар положил на неё меч лезвием плашмя, кажется, и надави острием кровь не проступит – сплошная мозоль от конской узды да оружейных рукояток.
Взявшись за меч, Хало придирчиво подержал двумя пальцами острие, сморщил нос.
– Игрушка детская, – ожидаемо заключил он. – «Спросить меча покрепче»… – тёмный сплюнул, – мечи на кузне делают, а не на базаре покупают… Тут у всех мечи заслуженные, от предков, или собственноручно на кузне справленные – такие сдуру, без заслуги не дарят…
Ивар стоял перед тёмным, дожидаясь, когда ему хотя бы вернут его «игрушку». Хало потянулся к поясу.
– На.
Ивар поймал кинжал, забрал пренебрежительно оценённый меч, коротко поклонился и поспешил скрыться с глаз.
*
Бой. Ржание коней фитильком разжигает человеческое безумие, вырывается всполохами с мягких конских морд с клочьями пены. Копыта месят неподатливую землю, взбивают комья в воздух, разминают в мякоть, смешивают с сыплющейся с боков пеной в чавкающую грязь. Вытянутая конская голова едва слепо не мажет по лицу, перед самым взглядом проносится… замедлился, чтобы запасть в душу – конский расширенный глаз – непонимающий, перепуганный…
У Хизмута кровяные «рукава». Хизмут скалится до коренных зубов. Хайк мрачно довольный, преображённый. Над бровью излётная искра царапины, из которой льётся на глаз и щёку. Не ударом достало – какая-то мелочь прилетела, тот же камень из-под копыт. Наполовину красное лицо прорезает белоснежный оскал – гордо улыбается отцу. Во время боя заброшенные братья не чувствуют себя отторгнутыми… Оскал этот редкую бы девку не смутил, но видят его после боя лишь мужчины. Хало, с рокочуще-шелестящим посмеиванием, целует сына в кровяную скулу, окрашивая губы и чуть бороды карминово-красным.
Одобрительно, бессловно скалится Кирыч, и того более хищный. Широкие груди наследников тьмы мерно ходят приливными волнами, просеивая насыщенный кровью воздух над полем.
Ивар стоит в стороне, на кромке замешанного на не-воде истоптанного поля, скованный и стеснённый. Голова понурена, руки опущены вдоль боков, в кисти каждой по клинку в следах крови. Пальцы держат неуверенно, деревянно, как руки куклы, которой что-то пытаются вложить в недвижную горсть.
Как это отец ходил в походы… раз за разом, ещё умудрялся рассказывать о них так спокойно…
Молодое тело обмякло, как больное и равнодушное. Подошвы приросли к земле. Ивар уловил краем глаза в сизом дыму поднимающихся погребальных костров приближение, сжал непослушные, словно отёкшие, пальцы на рукоятях меча и кинжала и заставил себя сойти с места. Ибор замер и не посмел догнать.
*
Костёр полоскало струёй быстрого ветра. Расшалился, будто пытался задуть. Цель выбрал знатную, и ураганом едва ли снесёт. Ивар пропустил ужин, пренебрёг завтраком и не смотрел на котёл на дневном привале. Трепыхался на ветру лохматый кончик закушенной горькой травинки.