Нераскаявшаяся

Бренон Анн

На столе не хватает хлеба, а в ларе не нашлось достаточно муки, и пришлось смешать ячмень и пшеницу, чтобы испечь хлеб, который почти не поднялся. Что мы будем есть весной? Как нам дотянуть до нового урожая? Нужда стала привычной гостьей. Граф де Фуа и сенешаль Тулузы запретили вывозить зерно из этих земель. Таможенные препятствия для вывоза зерновых практически непреодолимы. Но этих запретов недостаточно. На этих землях все равно живет больше людей, чем может прокормиться.

Раймонд Маури оставил свои мрачные мысли и повернулся к гостям. Четверо мужчин — отец, двое старших сыновей и добрый человек Фелип де Талайрак, монашеское имя Фелип де Кустаусса, сидели за столом; Гильельма и Азалаис поставили на стол дымящийся и вкусно пахнущий котелок, наполнили свои миски тушеной в оливковом масле капустой и уселись на лавке позади очага, вместе с детьми — чернявым Жоаном

и рыжеватым худеньким Арнотом. Когда все уселись, и женщины поставили миски на колени, добрый человек медленно поднялся, и какое–то время оставался неподвижным, стоя за столом. Потом он взял в правую руку убогий круглый хлебец, завернул его в белую салфетку, конец которой положил себе на плечо, склонил голову, полузакрыл глаза и тихо пробормотал какие–то неразборчивые слова. Все смотрели на него и слушали. Отец видел его в профиль, а Гильельма смотрела ему в прямо лицо, тщетно пытаясь читать по губам то, что он произносил. Наверное, это по–латыни. Фелип был еще совсем молодым человеком, небольшого роста, с гладко выбритым лицом, острым носом и пронизывающим насквозь взглядом. Когда он говорил, его слова будто обладали какой–то естественной и непреодолимой властью. Перестав шептать про себя слова молитвы, он поднял голову, обвел всех присутствующих проникновенным взглядом, посмотрев каждому в глаза, и очень выразительным голосом заявил:

— Вот хлеб, благословленный добрыми христианами, хлеб Слова Божьего, преломляемый между людьми в память Тайной вечери Христа и апостолов Его. — Молодой монах разрезал хлеб на столько кусков, на сколько было возможно, раздал каждому по кусочку, и добавил с улыбкой, перед тем как сесть за стол снова. — Видите, как лгут попы: они произносят над хлебом те же слова, что и мы, но заявляют при этом, что хлеб становится Телом Христовым. Однако вы же сами видите, что это неправда. Мы же, когда мы благословляем хлеб, то просто говорим правду и называем его тем, чем он есть на самом деле: благословленным хлебом.

Трое Маури, отец и старшие сыновья, заулыбались в ответ Фелипу. Азалаис глядела на проповедника, задумавшись о чем–то. Гильельма, жуя хлеб, представляла себе вечерю Иисуса Христа: разноцветные завесы, подобные витражам, красивых молодых людей с таинственными улыбками, освещенных далеким светом, словно падающим из церковных окон, тем светом, в котором все видится так, будто этого не может быть, будто это во сне. Стекла окон сияют тем же неземным блеском, какой она видела в церкви Сен — Винсент в Аксе. И сами витражи подобны каменным окнам замка, только больше. Похожие, но более широкие, высокие, и свет, бьющий из них, ослепительный, как солнце, проникающее в открытые слуховые окошки, проделанные в досках у основания крыши. И Гильельме казалось, словно этот свет вошел в их дом, затопив в своем сияющем блеске руки гостя…

Фелип де Кустаусса принес очень плохие вести. Покинув Тулузэ, он немедленно отправился в Сабартес, чтобы встретиться с Гийомом Отье и Андрю де Праде в одной из деревень на горных карнизах над Аксом или Тарасконом. Пейре и Гийом Маури, возвращавшиеся из Разес, присоединились к нему в Белькер, в доме одного из добрых верующих, и провели его до Монтайю. Добрый человек говорил тихо, ясным и чистым голосом, но об очень печальных вещах. Инквизиция диацеза Тулузы начала скоординированные действия с Инквизицией диацеза Каркассон. В доме на улице Этуаль, в Тулузе, умерла добрая женщина Жаметта, умерла после долгой болезни, как раз перед волной преследований. Пейре Бернье, его жена Сердана и он сам, Фелип де Кустаусса, похоронили ее в саду одной доброй верующей.

Она, эта добрая христианка, не дожила до тех ужасов, которые начались позже. Она умерла до того, как начались облавы. Облавы и «зачистки» целых деревень. Информаторы, доносчики, шпионы, предатели, ищейки Инквизиции — все это злобное отродье доставляло огромное количество точной информации. Жители Борна, Верльяка на Теску, Монклера в Кверси, Ла Гарде де Верфей, и других мест — все они, связанные и под конвоем, были доставлены в Дом Инквизиции в Тулузе, в Нарбоннский Замок. Облавы начались и в самой Тулузе. Вся эта операция была методично скоординирована с действиями каркассонского инквизитора, Жоффре д’Абли, который одновременно организовал розыск в Лаурагэ, и особенно в Верден — Лаурагэ, Лабеседе и Прунете, где верующие особенно многочисленны и преданны. К счастью, Пейре из Акса и его сын Жаум в это время находились в Альбижуа. Сам он, Фелип, бежал вместе со своим послушником и учеником, Раймондом Фабре, которого теперь все нежно называют Рамонетом, в сопровождении Гийома Фалькета.

Они несколько недель прятались во Флеранс, в Гаскони, в диоцезе Ош. Но Пейре Бернье, который решил вернуться в родную деревню, в Верден — Лаурагэ, был арестован вместе со всеми взрослыми жителями своей деревни и приведен в Каркассон, чтобы предстать перед Монсеньором Жоффре д’Абли.

— Он ничего не скажет, он никого не выдаст, нечего беспокоиться, — внезапно заявил добрый человек. — Это настоящий друг.

Все опустили головы.

Глаза Гильельмы наполнились жгучими слезами. Добрая женщина умерла. Добрые люди и их друзья в опасности. Храбрый Пейре Бернье в тюрьме, в Муре Каркассона. Что же еще ожидает их на жизненной дороге и на дороге веры?

Среди гостей воцарилось молчание.

Пейре Маури, сидя за столом напротив отца и плечом к плечу, словно с родным братом, добрым человеком Фелипом, украдкой поглядывал на Гильельму, которая ела в углу подле очага. Он мысленно подсчитал: ей уже семнадцать. На какое будущее может надеяться эта семнадцатилетняя девушка в такое тяжелое время — время печали, страданий и сомнений? Конечно же, отец захочет как можно скорее выдать ее замуж. Уже невозможно рассчитывать на ее брак с Бернатом Белибастом, беглецом, семья которого разрушена и его нынешняя судьба — полные опасностей дороги. Чего ожидает сама Гильельма? Ее лицо непроницаемо. Когда она вот так безмятежно смотрит на мир своими огромными, ясными, янтарными глазами, обрамленными длинными ресницами, с повязкой, одетой на чисто вымытые волосы, отчего ее острые скулы сильно выдаются, а подбородок кажется еще более волевым, чем обычно, то она выглядит вполне удовлетворенной жизнью. Но что кроется за этим упрямством и этой решимостью, незаметными за ее скромными манерами? Внезапно тишину нарушил ровный, немного ироничный голос отца:

— А кстати, как теперь обстоят дела в Разес? Они вернулись, эти добрые горожане Арка, после своего паломничества к папе?

— Они все вернулись, — утвердительно кивнул Пейре. — Они принесли с собой бумаги с печатями понтификальной канцелярии в подтверждение того, что они придерживаются истинной веры, католической и римской. Когда они вернулись добрыми католиками, и вне всякого подозрения, то начали относиться ко мне, как к еретику и смотреть на меня свысока. Я не упоминал, что мой кузен Раймонд Маулен предложил сопроводить меня в Каркассон к Монсеньору Жоффре д’Абли и свидетельствовать в мою пользу, потому что таким образом я смогу отвести от себя все подозрения в ереси? Но я отказался участвовать в этой комедии!

— А твой хозяин, Раймонд Пейре? — снова спросил Раймонд Маури, разливая из серого глиняного кувшина по кружкам четверых мужчин вино собственного приготовления

— Он послушался совета жены Сибиллы, которая всегда дышала ко мне злобой, и, можно сказать, указал мне на двери: вон отсюда, мерзкий еретик, ты и так слишком долго нас компрометировал. Он даже отказался заплатить мне за то, что я стерег все это время отары Арка… Я же, со своей стороны, не собирался и дня оставаться в такой злобной компании. Я очень быстро ушел оттуда, так быстро, как только мог. Я покинул свой маленький домик, забрал с собой своих овец и вместе с Гийомом, моим братом, отправился поначалу в землю Саулт, в Рокефейль и Белькер, по дороге останавливаясь у друзей, чтобы передохнуть…

Гийом Маури, радостно улыбаясь, перебил его:

— Я ведь уже поминал, какое облегчение все испытали, как ликовали друзья, когда узнали, что наши добрые люди сбежали из тюрьмы Инквизиции Каркассона, даже не дождавшись первого допроса! Все вокруг свободно вздохнули…

— Куда же теперь Инквизиция направит свой удар? — вздохнул Пейре. — Инквизитор Тулузы весь охвачен охотничьим пылом. Но я думаю, что после поражения в Каркассоне чертовы собаки Жоффре д’Абли не смогут попасть в наши горы, да к тому же им придется переждать зиму, чтобы дороги стали более проходимыми… Без сомнения, и граф де Фуа не отнесется благожелательно к Инквизиции, и мне кажется, нам следует быть терпеливыми и дождаться лучших дней!

Сидя у очага, терзаемая одолевшей ею тревогой, Азалаис не смогла удержаться от гневных слов. Всю свою злость она вложила в эти слова, сказанные немного хриплым от отчаяния голосом:

— Эта Сибилла Пейре, я прекрасно видела, что она за птица, когда еще она жила в Ларнате! Это люди без чести. Надеюсь, то, что она сделала, не принесет ей счастья!

— Не следует желать зла никому, — вмешался добрый человек Фелип де Кустаусса и обратил на Азалаис свой ясный и чистый взгляд. — Это ужасно, желать кому–либо зла, а еще хуже делать его; мы должны остерегаться желать такого даже самому дьяволу!